Пора забот - [11]

Я взглянул на обратный адрес внизу конверта, там стояло: «Москва, Бюро юных натуралистов» — и мне стало все понятно.

…Два года назад я впервые выехал с ребятами на озера Почтовской поймы, занимающей огромные пространства левобережья Оби. Здесь сотня больших и малых озер и неисчислимое количество дичи — водоплавающей и болотной; по лесным колкам, на островах и в прилегающих лесах живет немало боровой птицы.

Мы имели определенную цель — поймать и окольцевать десять утят. Утята были большие, но еще не на крыле, и нам казалось, что поймать их будет не так-то трудно. Но на первом же озере — ближнем Камышном, мы убедились в ошибочности своего заключения. Утята великолепно плавали и не менее великолепно ныряли. Когда мы после больших усилий окружали какой-нибудь выводок, они убегали по воде, смешно шлепая лапами, растопырив еще не вполне оперившиеся крылышки. Ребята прозвали их “лапатонами”.

На Камышном нам так и не удалось поймать ни одного утенка. У ребят начало падать настроение.

— Ничего, — говорю, — вот мы поедем сейчас на Зимник. Это озеро большое, там и птицы гораздо больше, уж каких-нибудь «лапатонов» да окольцуем…

Мы проплыли по реке Вьюне, по озерам Широкому и Каледееву, и ребята на две «дорожки» (блесны) наловили много щук. Удачный лов рыбы настолько вскружил им голову, что они готовы были забыть о главном, зачем приехали в этот озерный край; они забыли даже о том, что мы с утра ничего не ели. Пришлось их образумить и сварить обед на реке Уень.

В треугольнике, между реками Уень и Кашлам, высокими зелеными островами возвышаются маленькие борки: Лобовой, Могильный, а за ними, под прикрытием Чуманского бора, раскинулось большое озеро Зимник. Попасть в него можно с двух сторон: в верхнюю часть по Уеню и в нижнюю — по маленькой речке Зимнячке, из реки Кашлам.

Зимнячка окаймлена высокими тальниками, поросла травой и камышами; она протекает по болотистой низменности и является любимым местом утиного молодняка и огромных стай мелких окуней.

Как только мы въехали в Зимнячку, нам часто стали попадаться утиные выводки: кряковых, чирков, соксунов. Ребята оживились. Они готовы были сейчас же броситься ловить утят.

— Поспешностью можно все дело испортить, — сказал я. — Давайте в бору устроим лагерь и подумаем, как нам лучше выполнить задачу.

Мы проплыли до горловины Зимника, бросили в камышах лодки и пошли в бор. Много лет подряд я провожу здесь свой весенний охотничий досуг. Отсюда открывается широкий простор залитой вешней водой низменности: над полоями постоянно тянут утиные стаи, а в бору весь день не смолкает хор певчих птиц. Лучшего места для отдыха не найти.

У старого кострища мы сложили все вещи, набрали в лесу много валежника для костра и вновь вернулись к лодкам. Нужно было обследовать речку и выбрать место, где поставить сети.

Почти в самой горловине Зимнячки мы нашли небольшой омуток, перехваченный густым камышом — ситником. Ребята разделись, продергали камыш, прочистили дорожку, чтобы можно было поставить сеть. Место оказалось неглубокое, и сеть легко удалось поставить, приподняв верхнюю тетиву над водой четверти на две, так, чтобы ни одному утенку не удалось перескочить через нее. Затем мы наметили места засад и ушли на стан, предварительно спрятав лодки подальше от омута.

Когда наступил вечер, я привел свою команду на место, рассадил всех и наказал:

— Конечно, комарики будут надоедать нам, но потерпите, ребятки, не шумите, иначе у нас может получиться пустой номер… Сидите тихо и ждите моей команды…

Заходит солнце, и на воду Зимнячки ложится широкая полоса тени от Чуманского бора. Постепенно затихают птичьи голоса; серебряным кружком высоко в небе — полная луна. Проходит немного времени, густеет мрак, бор кажется черной горой, склонившейся над озером; в небе вспыхивают редкие звезды, лунный свет серебристой дорожкой колеблется на темной воде. И вот тогда, на смену звукам дня, рождаются иные, желанные для нас, звуки ночи.

— Тинь… тинь… — тоскливо зовет отбившаяся от своих молодая уточка.

— Свись… свись… — не установившимся еще голоском перекликается с ней молодой селезень.

— Кря?! — громко кричит старая утка, словно спрашивает: — В чем дело?!

Ниже омута я слышу легкие всплески воды и мягкое родительское — кря… — вроде как бы: «Сейчас бояться некого, кругом свои…»

Но перекличка не прекращается, она слышна и выше и ниже нас по речке, вся низменность будто проснулась и заговорила на своем птичьем языке.

На кусты, на травы упала роса, и комарики присмирели. Ребята замерли, и кажется, здесь, кроме уток, нет никого. Недалеко от меня на тихом омуте, освещенном луной, появляются круги: они бегут вверх по течению, туда, где стоит наша сеть. Наконец я вижу на серебряной дорожке пару утят, а за ними спешат к камышам еще несколько, шествие замыкает крупная мамаша — кряква.

Когда устанавливали сеть, я заметил на камыше-ситнике очень много маленьких улиток: они, по-видимому, привлекают особое внимание утиного молодняка, это я наблюдал не раз и поэтому был уверен, что наша затея не напрасна. Если бы я ошибся в своем предположении, то и тогда на этом омутке мы могли бы увидеть если не выводок, то несколько утят: днем они часто отсиживаются в осоке, боясь попасть в лапы хищников, а на ночь выходят гулять на воду.