Пора созревания - [38]

— Очень надеюсь, что Августе удалось что-то раскопать у пастора. Это непременно приведет нас к новым успехам.

Пат ухмыльнулась довольно скептически и позволила себе заявить, совсем ненаучно, мол, Августой движет матка. До сих пор мне казалось, что цивилизованные люди в подобных случаях выражаются сдержаннее: «Она думает тем, на чем сидит». Но я не стала протестовать, просто притворилась, будто не заметила хамскую выходку.

Пат сообщила, что никогда не считала историческую Вендлгард формой проявления европейской богини. Мало того, она допускает, что Вендлгард жила раньше или позже VIII столетия.

Представления Пат о жизни в монастыре как о естественной показались мне слишком американскими. Она называла группу лейслингинок сообществом единомышленниц. Я имела терпение отстаивать позицию, что обоснование «единомышленники» в нашем районе было вынужденным.

Воспоминание о том, как я, дитя войны и послевоенной разрухи, мерзла в старом красивом, но неотапливаемом интернате, рисовало мне жизнь монахинь в чрезвычайно непривлекательном свете.

Я попыталась привлечь внимание Пат к Незими — ведь его существование не подвергалось сомнению. Я не хотела, чтобы Вендлгард и ее тексты заняли господствующее положение в наших фантазиях.

Возвращаясь к моему спору с Унумгангом, можно сказать, что точка зрения претерпевает изменения в зависимости от того, кому ее излагаешь.

Было очень поздно, когда Пат вспомнила, что вообще-то живет в гостинице, а не у меня дома. Я осмотрела ее ноги, раны худо-бедно перестали кровоточить. Впрочем, о том, чтобы надеть злополучные ботинки, нечего было и думать. Я посоветовала Пат вызвать такси, но она сказала, что пойдет босиком. По-моему, она не относилась к людям, привыкшим ходить босиком по холодной земле. Я предупредила ее, что она может простудиться. Пат отказалась внять моим доводам. Мне удалось лишь залепить ей раны бактерицидным пластырем и оснастить ее пакетом для обуви. Часть улицы, где стоит мой дом, освещается весьма скудно. Я взяла фонарик и проводила Пат до ближайшего яркого фонаря.

По возвращении в дом я обнаружила на факсе многостраничное послание от Самур-оглы. Было около двенадцати. О чем он думает? Ведь в Стамбуле уже час ночи.

Самур-оглы благодарил за указание на ирис. Цветок заставил его порыться в биографии Незими. Оказывается, поэт хотя и родился в Багдаде, но говорил на азери. Это указывает на туркменское происхождение, то есть на кочевое. Или на то, что он предпринимал дальние путешествия, преимущественно в западном направлении, что и отражено в его стихах. «И я, — писал Самур-оглы, — подумал о другом великом поэте и дервише, а именно о Юнусе Эмре, обстоятельства жизни которого, впрочем, не более известны, чем нашего Незими».

Что касается писем к Вендлгард, то единственным подтверждением их принадлежности перу Незими является откровенное инакомыслие, характерное для его творчества. Доказательные выкладки Самур-оглы поручил подготовить своему студенту.

Самур-оглы полагал, что именно орден, в котором состоял Незими, распространил по свету собственные крамольные идеи. Исторические исследования во Фракии и на Балканах подтверждают, что этот орден имел контакты с христианскими общинами.

И все же многое в письмах остается неясным, расшифровка затягивается. Самур-оглы не может рассчитывать на помощь коллег, упомянутого студента он посвятил в проблему постольку поскольку. С него достаточно столь именитых конкурентов, как профессор Унумганг, профессор Макколл и доцент Формвег. Слава Аллаху, что ему не надо опасаться ни пастора, который оставил научную деятельность, ни меня, у которой нет академического честолюбия.

Насколько ему известно, госпожа Макколл и госпожа Формвег все еще находятся в Альтаусзее, да и господин Унумганг тоже. Он уверен, что я регулярно вижусь с ними. Он будет очень признателен мне, если я сообщу ему о наших открытиях. В конце концов, он имеет право быть в курсе. Он целует мои глазки (весьма вежливо, господин доктор!) и надеется на скорый ответ.

Я плеснула вина в бокал и представила Самур-оглы в ночном Стамбуле. В середине сентября в этом перенаселенном городе, должно быть, очень жарко. Самур-оглы сидит в специальной беседке для размышлений на южном берегу Босфора и, попивая чай маленькими глотками из чашечки в форме тюльпана, стучит по клавиатуре ноутбука. Периодически он слышит гудок проплывающего мимо русского торгового корабля или видит свет от прожектора на американском крейсере.

Не исключено, что время от времени он бросает в рот фисташки, которые ему присылают родственники с побережья Черного моря. Или лесные орешки. Именно лесные орешки считаются эффективным стимулятором головного мозга. И, конечно, рядом с ноутбуком лежит стопка самых разнообразных книг и статей. Самур-оглы, как всякий думающий человек, как я, Пат, Августа, порой заглядывает в этот или иной источник, не зная, утолит ли он любознательность или останется с носом.

Зубрежка не отвечает духу времени, считают педагоги. К чему тогда все эти хранилища знаний — архивы, библиотеки, компакт-диски? Память больше не нужно тренировать. Во-первых, сведения устаревают изо дня в день, а во-вторых, забывчивость куда выгоднее памятливости. Люди разнятся лишь в том, какой пункт в прошлом им не хочется помнить. Впрочем — и это неоспоримо, — человека волнует любой поворот истории, касающийся лично его.