Пора по домам, ребята - [41]

— Товарищ майор, поручик Цебуля докла…

Таманский нетерпеливо козырнул и не дал ему закончить:

— Ладно, поручик, потом поговорим… — и продолжил начатую мысль: — Так вот что я хочу вам сказать. Это испокон веков польские земли. Таковы факты. Ведь не для того мы свою кровь проливали, стольких наших братьев здесь похоронили, чтобы могло быть иначе. Но эту землю, отвоеванную такой ценой, мы должны уважать. Должны обращаться с ней по-хозяйски, так-то вот! А я еду к вам сюда и что же вижу? Даже сказать стыдно! — Таманский от злости побледнел и повысил голос: — Проржавевшие плуги бросаете в поле. Сеялка валяется, бороны поломаны. Сколько среди вас здесь деревенских? А? Ведь большинство. И ты, Марковский, тоже, не так ли? Ну, так скажи мне, разве ты так на своем поле работал? И так же мелко пахал? И время бы так попусту тратил, когда каждый час дорог, ведь весна повернула на лето? Разве столько земли у тебя бы пустовало? Разве позволила бы тебе поступить так твоя крестьянская совесть? Нет, браток, на своем поле ты торчал бы с рассвета и до заката…

Солдаты соглашались с майором, стояли, опустив глаза. Поручик Цебуля, сообразив, куда клонит майор, то краснел, то бледнел…

Когда они спустя несколько часов уехали из Гурного и направились в Дембины, где находилась третья рота хорунжего Дереня, майор Таманский, уже несколько успокоившись, говорил своему заместителю:

— Ты только посмотри, Людвиг, как меняются люди. Ведь я сам назначил этого Цебулю командиром роты. И что же, может, он плохо проявил себя на фронте? Воевал хорошо, был смел, людей ценил, вроде голова была на плечах. А сейчас, что с ним произошло. Парады устраивает, солдат муштрует, кавалериста из себя строит. Когда он подъехал на этом коне, я думал, что лопну со смеху. Свил себе теплое гнездышко у какой-то Гретхен, пузо растет, морда краснеет. А о сельском хозяйстве не имеет ни малейшего представления.

— Думаю, что после сегодняшней взбучки он встанет на путь истинный.

— Сомневаюсь. Но я за ним присмотрю. Хотя надо отметить, что с мельницей он неплохо вышел из положения. Но это скорее заслуга его старшины.

— Зеленецкого?

— Сразу видно, что он настоящий хозяин.

В Таманском все больше проявлялось пристрастие к земле, прорезывался в нем директор совхоза. Точно так же, как его вывела из себя бессмысленная муштра поручика Цебули, тогда как люди от зари до зари должны были работать в поле, так его и порадовал хозяйский подход к делу, который он увидел на фольварке: ухоженные скотные дворы, выросшее поголовье скота. И что уж особенно порадовало Таманского, так это то, что в Гурном восстановили моторную мельницу. Это решало проблему не только снабжения батальона мукой, но также позволяло обеспечить ею местное население: и оставшееся немецкое, и прибывающее польское…

В отличие от первой почти вся третья рота работала в поле. Заканчивали сев картофеля, распахивали большой участок недавно разминированного поля. Командира роты, уже немолодого, степенного хорунжего Дереня, они нашли в поле. Он с несколькими механиками пытался завести трактор. Эта картина особенно порадовала майора Таманского. Механики, раззадоренные появлением командира батальона, наконец-то запустили двигатель. Старая, проржавевшая развалина дымила, чихала, но в конце концов тронулась, и трехотвальный плуг начал аккуратно кроить пашню.

— Вот молодцы! — радовался Таманский. — Трактор есть трактор. А представьте себе, если бы сейчас выпустить на эти поля с десяток «челябинцев»! Таких, какие были у меня в совхозе. Вмиг бы с залежью расправились. Молодцы, ребята, хорошо начали. Нет у тебя еще таких машин?

— Едва этот сумели собрать. Есть, правда, еще паровой локомобиль, но он нам ток дает, — докладывал Дерень.

— Молодцы! А что будешь здесь сеять? Ведь время уже ушло.

— Так точно, поздно уже, товарищ майор. Но огорчаться могу лишь теоретически, так как у меня не осталось ни одного зернышка, ни одной картофелины. Посею зеленую массу, сгодится на корм скоту, ну и поле дичать не будет.

— Разумно. Ну, веди, Дерень, показывай свое хозяйство, рассказывай, что у тебя нового…

Хорунжий Дерень, довоенный кадровый унтер-офицер, не только знал армейскую службу, что сразу бросалось в глаза, но был и настоящим хозяином. Почти всю роту он расквартировал в одном месте, в приусадебных строениях. Сам фольварк находился чуть в стороне от них, окруженный небольшим парком. Ближайшая деревня была небольшой, но очень красиво расположена и — самое главное — почти не разрушена.

— Люди в деревне есть?

— Из восьмидесяти пяти хозяйств заселены только двадцать.

— Немцы, поляки?

— Шесть семей немецких. Поляков больше. Даже ксендз и солтыс[7] есть. Поляки, главным образом те, кто еще до войны приехал сюда из Польши на заработки.

— За хлебом, на заработки у нас ездили до войны, — пояснил капитан Затора.

— Но есть и такие, кто из концлагерей или с принудительных работ из Германии возвращался, деревня им понравилась, вот они и остались.

— Смотри, кому попало государственного имущества не раздавай, чтобы все не растащили. Ты в ответе за всю деревню, пока гражданские власти ее от нас не примут.