Пора по домам, ребята - [19]
— Фелек! Браун!
— Здесь я. Не стреляй, выхожу!
Родак узнал голос Брауна, а через минуту и он сам показался в дверях.
— Цел? Что с Фелеком?
— Да все в порядке. А где фрицы?
— Одного уложил, а за другим побежал Дубецкий. И ты давай туда.
Родак вошел в овин.
— Фелек?
— Сейчас, одну минуту, а то этот боров никак не может выбраться из своего логова. Ну, фриц, битте, битте, чертов бандит. Исцарапал меня, как баба. Ну, шевелись, а то как врежу…
В углу гумна Родак увидел неподвижно лежащую фигуру. Он не стал дожидаться, пока Фелек управится с пленным, выбежал во двор, чтобы посмотреть, что с Яцыной и девчатами. Спустя некоторое время вернулись Браун и Дубецкий, ведя скорчившегося, стонущего мужчину. Дубецкий прихрамывал.
Гроза как неожиданно началась, так неожиданно и кончилась.
Из-за туч выглянуло солнце. Все молча занимались каждый своим делом. Им самим не хотелось верить, что еще минуту назад под проливным ливнем, под гром и молнии они выдержали здесь ожесточенную, кровавую схватку с врагом. У Родака мелькнула мысль, что и он мог бы лежать у стены овина, как эти двое немцев. Тот, с которого все началось, рыжеватый парень — просто поразительно, как щупленький Фелек сумел справиться с ним, — копал могилу для своих «камрадов». Сержант Тылюткий перевязывал раненых. Яцына чувствовал себя хуже, у него поднялась температура, временами он терял сознание. Тяжелым было и состояние немца — рана в паху не сулила ничего хорошего. Дубецкому пуля прошила насквозь правое бедро. Как выяснилось, они напоролись в овине на четверых эсэсовцев, которые, переодевшись в гражданскую одежду, но вооруженные, намеревались пробиться на запад. Они отстали от довольно многочисленной группы бродивших по Черному лесу и его окрестностям и готовых на все эсэсовцев. Это была важная информация для командира батальона, и Родак ломал себе голову, как поскорее передать ее в часть. В батальон — до которого было ближе, чем до госпиталя, — он вернуться не мог из-за Яцыны. Тогда он решил как можно скорее ехать вперед, надеясь по пути встретить какую-нибудь польскую или советскую часть. Тылюткий с Брауном уложили Яцыну на свежую солому. Рядом с ним сел Дубецкий, который до последнего упорствовал, хотел сам вести машину. Но нога кровоточила и все больше опухала. Раненый немец лежал с закрытыми глазами и постанывал. Родак подошел к Гожеле.
— Ну, долго еще?
— Да копается, паршивец, как будто бы себе роет могилу. Ну ты, баран, пошевеливайся! Я не собираюсь из-за тебя ночевать здесь.
Немец испуганно поглядывал на Родака, руки у него тряслись, работа шла медленно.
— А может, он действительно думает, что мы его решили?..
— Для него это было бы логично. Если бы мы попались ему в лапы, то давно бы грызли песок.
— Браун! — крикнул Родак, обернувшись к машине. — Подойди сюда на минутку.
— Что такое?
— Скажи этому фрицу, чтобы он поторапливался. И что мы пленных не расстреливаем. Ведь другой-то немец сидит себе в машине. Никто же его не тронул.
По мере того как Браун разъяснял все это немцу, тот, стоя навытяжку и повторяя без устали «яволь», явно повеселел. А потом принялся за работу, да так, что только лопата мелькала в руках. Гожеля разозлился:
— Ну видишь, а я что говорил? За кого эта эсэсовская рожа нас принимает? Даже драться как следует не умеет, только царапается, как баба. Не схватить бы от него какой-нибудь заразы. — Фелек заботливо поглаживал свою сильно исцарапанную щеку. — Теперь дрейфит, а ведь с него все и началось. Я влетел в овин, схватил охапку соломы и… поймал его за ногу. Он же, сукин сын, вначале взвизгнул как поросенок, а потом — бабах в меня из «парабеллума». Засранец чертов, даже стрелять как надо не умеет. Ну, поторапливайся, ты, рыжий…
Мотор «студебеккера» ровно урчал. «Хороший механик, этот Дубецкий. Нервничает, наверное, сидя в кузове, что мне пришлось сесть за руль». Дорога убегала назад. Они проехали несколько деревень, которые выглядели абсолютно вымершими. По карте скоро должен был быть небольшой городок. Может, там находится какая-нибудь часть, военная комендатура, а может, и врач? «Что с Яцыной? Майор Таманский опять, наверное, всыплет мне как следует за то, что я отклонился от маршрута, свернул к этому сараю. Взяли двух пленных… Этот рыжий действительно думал, что роет могилу себе. Интересно, какие дела на его совести. Его и его камрадов. Ясное дело — эсэсовцы. А девчата держались мужественно. И Клара была совершенно спокойной».
Родак покосился украдкой в ее сторону. Девушка сидела между ним и Эвой, всматриваясь в набегавшую дорогу. Выражение лица у нее было спокойное, осознанное. На ней был черный плащ, на голове — серый берет. Тонкие нервные пальцы сплетены на коленях. Эва дремала, опершись головой о кабину. Сташеку было жалко Клару. Причем с самого начала. Может быть, потому, что она была такой беспомощной в своем безумном страхе. И эти седые волосы. Ведь он о ней почти ничего не знает. Только то, что рассказывали девчата. Но и они через каждое слово вставляли: кажется. Как ее зовут? Клара Андерман. Немецкая фамилия. Наверное, поэтому эта швабка так к ней прицепилась? Говорят, что вначале она хотела удочерить ее, хорошо одевала, осыпала подарками, отвела ей даже отдельную комнату во дворце. И только потом выяснилось, что нужно было старой ведьме. Она страшно измывалась над девушкой. Заставляла своего шофера избивать ее, запирала в погреб, морила голодом. С каждым днем Клара седела и теряла рассудок. Сколько ей может быть лет? Девчата говорят, не больше семнадцати-восемнадцати.
Збигнев Домино родился 21 декабря 1929 года в Кельнаровой. Прозаик, автор более десяти сборников рассказов, репортажей — «Блуждающие огни», «Золотая паутина», «Буковая поляна», «Кедровые орешки», «Пшеничноволосая», «Шторм», «Врата Небесного покоя», «Записки под Голубым Флагом». Проза Збигнева Домино переводилась на русский, украинский, белорусский, болгарский, словацкий, грузинский, казахский и французский языки. Далеким предвестником «Польской Сибириады» был рассказ «Кедровые орешки».
Автор книги — известный польский писатель. Он повествует о борьбе органов госбезопасности и Войска Польского с реакционным подпольем, о помощи трудящихся Польши в уничтожении банд и диверсантов, связанных с разведслужбами империалистических держав.Книга представит интерес для широкого круга читателей.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.
Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».