Пора охоты на моржей - [45]

Увэленцы издавна были дружны с науканцами. Много эскимосских женщин выходило замуж за чукчей и жило в Увэлене. Выходили замуж за науканцев и увэленские чукчанки. Поэтому, когда увэленцы нахлынули в Наукан, они не стали ставить палатки на берегу, как инчоунцы, а все разошлись по жилищам своих родственников и друзей.

Владик тоже остановился у хорошего друга отца, председателя сельсовета Утоюка. Он жил в домике. У него было чисто и уютно. Стояли кровати, стол, но хозяева по старой привычке любили спать на полу на оленьих шкурах. Обедали тоже своеобразно. Пищу, приготовленную русским способом — суп, кашу, ели за столом, а моржовое мясо — эрэт — с традиционного подноса — кэмэны, сидя на полу. Хозяйка дома, красивая и стройная Кэйнынеут, ухаживала за русским парнишкой, как за сыном, и он чувствовал себя свободно. Возвращаясь с охоты, Владик снимал всю меховую одежду в чоттагине, Кэйнынеут, не спрашивая, развешивала ее, а к утру, как бы рано он ни вставал, все было высушено, размято и подшито.

— Да я сам могу все это сделать, — смущенно говорил Владик, собираясь на охоту, но Кэйнынеут уже вносила одежду и разжигала в чоттагине примус, ставя на него чайник.

— Ты пищу добывай, а наше женское дело — это чтобы мужчина-добытчик был одет и обут, чтобы ему было тепло и удобно.

Охотились промкомбинатовцы с припая у древнего селения Нунегнин, расположенного за мысом Пээк, который увэленцы называли Уйъэн, а науканцы — Уйгак, что значит по-эскимосски «камень». Когда и почему на карте появилось чукотское название мыса Пээк, что означает «толстый», «вздутый», никто из местных жителей не знал. Наверно, здесь допущена какая-то географическая ошибка, потому что не могли же забыть коренные жители название этого мыса.

Промкомбинатовцам не везло, на их счету было пять нерп и один лахтак. Таай осторожничал и боялся отрываться от берега. Он не собирался выходить далеко в море, да и остальные члены бригады не проявляли особого рвения. Байдара у них была маленькая, с низкими бортами. Мотор, по мнению Таая, не внушал доверия, хотя Владик был уверен в нем и он работал пока нормально. Обычно они выходили рано утром, сидели на припае и следили с высоких торосов за морем, а к вечеру возвращались в Наукан. Владику начинало надоедать такое бестолковое сидение, хотелось настоящего дела. Колхозники злорадствовали и посмеивались над промкомбинатовцами:

— На припай морж не вылезает, в море надо идти, — говорили они, сгружая свою богатую добычу на берег.

Владик обижался и отходил в сторону, с завистью наблюдая за ними. Ему было стыдно за промкомбинатовцев.

Бывали дни, когда в море нельзя было выходить, и тогда все гости и науканцы собирались на площадке у школы. Завязывалась борьба, они таскали тяжести с берега по крутому склону наверх, и все это кончалось танцами, где науканцы из рода маюгягмит пытались перетанцевать увэленцев.

Владику шел двадцатый год, и он уже заглядывался на науканских девушек. Особенно ему нравилась стройная и красивая Таня Головина в яркой цветастой камлейке. Отец ее, русский учитель, бросил семью и уехал на Большую землю. Но мать Тани, живя в кругу родственников, не чувствовала себя обездоленной и несчастной. Прождав два-три года, она вышла замуж за эскимоса и жила с ним счастливо. Она гордилась своей красавицей дочкой. Владик никак не мог набраться смелости и заговорить с девушкой. Для него легче было пройти по шатким льдинам, чем подойти к ней. Таня, видимо, тоже не без интереса бросала приветливые взгляды на него, смущалась и краснела.

Нравилась Владику и хохотушка Нина Номнаут. Маленькая, круглолицая, большеглазая и пухленькая, она выглядывала из-за какой-нибудь яранги и, увидев его, заливалась смехом и убегала. Он останавливался в недоумении и осматривал себя. Вроде бы одет нормально, как и все увэленцы: кухлянка с пушистой опушкой, белая охотничья камлейка, новые брюки из нерпы и короткие охотничьи торбаза. Стоило ему двинуться дальше, как Номнаут опять выглядывала из-за камней, заливалась смехом и убегала.

— Тебя хочет, — говорил ему колхозный моторист Эрмен, известный покоритель женских сердец, балагур и весельчак. — Ты не стесняйся, поймай ее, и будет твоя, — советовал он.

— Вот погоди, расскажу твоей жене Тэювентине, как ты здесь за женщинами ударяешь, она тебе все волосы выдерет, — грозил ему Владик, а сам краснел до ушей, смущался и отходил в сторону.

Как-то Владик проснулся в шесть утра и удивился, что его никто не будит. Обычно промкомбинатовцы уходили в море в два-три часа ночи, когда весеннее солнце уже было над горизонтом. Он забеспокоился, поспешно оделся и вышел. На улице ни звука. Тихо. Все подножие мыса Пээк окутал плотный туман. Сквозь него смутно проглядывали яранги, на другой стороне оврага чернела громада школы. «Неужели ушли в море?» — подумал он, и в это время издалека донеслись звуки выстрелов. Он со всех ног бросился к берегу, где лежала байдара, и услышал насмешливый голос:

— Напэлягыт! Бросили тебя! Бросили тебя! — ехидничала откуда-то из тумана Номнаут, видимо, проводившая на охоту своего отца и братьев.

— Пошла ты! — крикнул он со злостью.