Пора летних каникул - [49]

У Глеба странный характер. Он может взорваться из-за пустяка, а иной раз добродушно улыбается, выслушивая бог знает что. Вот и сейчас Глеб пропустил мимо ушей Вилькины ядовитые стрелы. И продолжал размышлять вслух:

— Страшновато, ребята. Раньше смерть человека для меня — потрясение, а сейчас… Смотрел я на трех мертвых немцев — никакой жалости. А ведь люди…

— Люди? — Вилька вдруг окрысился. — Люди, говоришь?! Фашисты они, скоты! Они наш эшелон всмятку, а ты — люди? Дурак.

— А что? Может, и дурак, — согласился Глеб. — В самом деле, как это я сам не догадался, какие они люди. Оттого и не жалко. Вилька, у тебя иногда шарики исправно вертятся.

— Мерси, синьор.

Смешные у меня друзья. Спорят по всякому поводу.

День догорал, Солнце вызолотило купол церкви, одиноко торчащий над селом. Зеленое кудрявое взгорье сверкало, как лакированное. В небе кувыркался жаворонок.

Тишина. Ни выстрела. Лишь издалека доносилось мягкое: «Бум!.. Бум-бум… бум!», как будто били в большой барабан.

— Соснуть, что ли, минут шестьсот, — Вилька потянулся и стал устраиваться поудобней.

Тут как раз появился Милйга.

— Приготовиться к атаке, елки-палки! Задача — захватить село. Всем взять по две бутылки с горючкой. За полчаса до атаки — артподготовка. Стадом не топать, понятно? Если кто в штаны наложит — пускай себе. Главное, не паниковать — голову оторву и скажу потом, что так и было. Все.

В окопе зашевелились. Тронутый летчик вытащил из пистолета обойму, оттянул ствол, щелкнул и обратно загнал обойму. Танкисты зачем-то надели на головы свои шлемы, обшитые предохранительными валиками, артиллерист-кавказец пробрался к нам, засверкал эмалированными зубами:

— Сейчас, генацвале, пасмотрим: есть нэмец — нет нэмец. Если нет — замечательно, есть — «мама» кричать не нада, очень прошу.

Странное дело, я совершенно не волновался. Когда мы играли в казаков-разбойников, я переживал куда сильнее. Никакого страха. Только отяжелело тело и зевота одолевает.

С нашей стороны пролетел снаряд, словно разорвали кусок ситца.

Началась артиллерийская подготовка. Снаряды летели негусто… Немцы сперва помалкивали, и мы с интересом глазели на черные конусы, поднимавшиеся на зеленом взгорье и у его подошвы.

Прошло минут десять. Вдруг вокруг окопа вскипела земля, засвистало, завыло. Я упал ничком, чей-то сапог двинул мне по виску, но я и не пикнул — лежал и ждал неизвестно чего, по телу ледяными струйками растекался страх. От взрывов стенки окопа осыпались; казалось, я умер, лежу в могиле и невидимые могильщики закапывают меня.

…Грохот и визг продолжались целую вечность. Неожиданно все стихло. Я встал на четвереньки, отряхнулся по-собачьи. На зубах скрипело, в голове пустота. Толком ничего не сообразив, я поднялся и увидел, что из окопа выскакивают бойцы. Непонятная сила вытолкнула и меня. Впереди в розоватом тумане — комиссар. Он бежал вперевалку и размахивал автоматом с круглым диском… Промелькнул Миляга… Торопливо семенил ногами наш лейтенант, полевая сумка хлопала его по ягодице…

Больше я ничего не видел, только слышал перекатистое «рра-а-а!», визг мин…

Пришел в себя, очутившись по пояс в воде — батальон переправлялся через речушку. До села оставалось метров четыреста. Тяжело, с присвистом дыша, мы притаились на откосистом берегу. На его гребне прыгали шустрые фонтанчики пулеметных очередей. Только сейчас я увидел, что в атаке участвует три наших танка и «сорокапятки».

Вилька вытер лицо пилоткой.

— Лихо пробежались!

— Лихо, — зло буркнул Глеб и кивнул в сторону речки — на лугу в странных позах лежали маленькие фигурки. Вот одна из них шевельнулась, поползла.

Просвистела длинная очередь, еще… Фигурка замерла.

— А-а! — черный артиллерист заскрипел зубами, рванул на груди гимнастерку и стал, как бешеный, выкрикивать гортанные слова: Я не понимал их, но догадывался: артиллерист матерится:

Он кричал, никто не решался подойти к нему, пока он не затих.

Я делал открытие за открытием. Обнаружил, например, что второй артиллерист бесследно исчез, из карманов моих штанов торчат горлышки бутылок (когда я сунул в карман бутылки с горючкой, хоть убей, не помню!). В одной из фигурок, оставшихся на лугу, шагах в семидесяти от нас узнал бравого Милягу. Он лежал на боку, подобрав под себя ноги. Почему-то вспомнились его веселые слова: «По заднице его, по заднице!.. Голову оторву и потом скажу, что так и было».

Вспомнил и перестал чему-либо удивляться. Я совершенно не испугался, обнаружив, что мой противогаз разворочен осколком. Даже обрадовался — снял и швырнул в речку.

Прямо из-под земли появился старичок генерал… Его мучила одышка. Генерал хлопнул Глеба по плечу, ни за что ни про что похвалил и исчез.

Появились взводный и громадный подполковник — командир роты. Они взбежали на береговой откос… исчезли. Рота кинулась за ними.

На этот раз я все отчетливо видел и все слышал, — сам не знаю, почему. Меня захлестнула злоба. Добраться бы до фрицев!

Но пока убивали нас. Невидимый свалил подполковника — как косой подсек. Выскочившие вперед три наших танка превратились в большие костры.

А мы все бежали и бежали.

У подножья пологого взгорья батальон залег. Почти все наше отделение очутилось в силосной яме. Вонь в ней была — не продохнешь, зато относительно безопасно. Разве что мина угодит. Чуть погодя в яму спрыгнул старичок генерал, за ним Очкарик. Старичок повернулся к комиссару, что-то сказал и вдруг, схватившись за грудь, упал.