Попытка № 13 - [13]

Музей кончился, теперь его сменило гораздо менее привлекательное здание. Вот уж куда заходить нет никакого желания. Да и вряд ли у какого нормального человека оно может появиться — ведь это «Кожно-Венерологический диспансер»! Как-то Жене пришлось там побывать — «поймал» опоясывающий лишай, так до сих пор неприятно. И ведь вроде ничего там такого ужасного — ни бормашин, ни клещей. Но впечатление гнетущее, особенно эти картинки на стенах достают. Да ещё дурацкое чувство, что воздух буквально наполнен всякой гадостью типа бактерий, и все они только тебя и ждут. Бр — р!

Нет, до чего же холодно! Уже и пальцы на ногах начало пощипывать. Несмотря на толстые носки! А ведь ему это противопоказано, может кончиться очень нехорошо. Может, надо было сегодня дома посидеть? Ну да, холодно — дома, дождь — дома. На фига такая жизнь нужна! Ничего, проскочим — не в первый раз!

Да и не так уж холодно, если честно. Вон бабушка рассказывала, что раньше в Грозном было гораздо холоднее, даже Сунжа замерзала. Правда, у старых вечно так — всё у них раньше было и лучше и больше. Зима холоднее, лето жарче, черешня крупнее, вода мокрее, а люди, понятное дело — добрее, смелее и умнее. Хотя, с другой стороны, может, и замерзала Сунжа. Чего бабушке врать?

Да, придётся сразу идти куда-нибудь греться. Как бы так предложить, чтоб Лена не догадалась? Хорошо в Киеве было, на каникулах — там такой проблемы не было. Там вообще никаких проблем не было — целая неделя сказки! Ни уроков, ни родителей, почти полная свобода и всё почти время — вдвоём. Если бы ещё и ребят с классной не было.… Да бог с ними — пусть завидуют! Только зачем же родителям доносить? И началось: «Так вести себя нельзя! Тебе сначала надо школу закончить, в институт поступить! И вообще, известно ли тебе чем это может кончиться?» Да что они могут понимать? В их-то возрасте! Небось, забыли уже всё. Нет, неправильно устроена жизнь. Надо пенсию давать молодым, лет так до двадцати пяти. Чтоб пожить в своё удовольствие. Ну а уж потом можно и на работу.

Женя завернул за угол, на Интернациональную, миновал вход в диспансер, арку двора, старый жилой дом. Впереди уже прекрасно видна Партизанская с трамвайными рельсами, почти построенный «Дом Радио» на противоположной стороне. Осталось миновать ещё одно здание, вот уже и табличка над дверью видна. Это здание известно не очень, а зря. Впрочем, Жене оно было известно прекрасно. Здесь располагался Художественный фонд и когда-то там буквально блистал Женин дедушка. Блистал, правда, довольно своеобразно.

Дед был художником и в сорок восьмом году угодил в лагерь. Причина этого Жене была неизвестна — дома об этом говорить не любили. Что-то там было связано с портретом Сталина. Освободился дед в пятьдесят шестом году и вернулся домой совсем другим человеком. Весёлый уверенный в себе мужчина исчез, остался где-то там, в ледяных просторах Колымы. Женя смутно помнил угрюмого, вечно подвыпившего старика часами молча сидящего в кресле перед окном. Несколько лет дед вообще не прикасался к кистям и краскам, потом понемногу жизнь взяла своё. Появилось у деда какое-то странное увлечение — он обожал рисовать портреты членов Политбюро. Рисовал их постоянно — карандашом и углем, на листе ватмана и обрывках газет. Через некоторое время дед мог изобразить любого из них, что называется с закрытыми глазами.

Самое интересное, что такое вроде бы бессмысленное умение не только сделало деда довольно известной личностью, но даже позволяло ему зарабатывать неплохие деньги. Происходило это в эпоху оттепели и выглядело довольно забавно. Стоило приехать в город какой-нибудь высокопоставленной комиссии или партийному деятелю их обязательно вели в Художественный фонд. Дед садился перед мольбертом с чистым листом, выпивал рюмку водки — стаканов он не признавал — и выжидательно смотрел на заказчика. Заказчик некоторое время смотрел на бумажку, где у него были написаны фамилии членов Политбюро. Затем, выбрав, называл фамилию или просто номер — тогда у небожителей была строгая иерархия, и они всегда назывались в одной и той же последовательности.

После этого заказчик, ещё немного стесняясь, называл выбранную им часть члена Политбюро. Например, глаз, или ухо, или нос. В этом и было всё дело. Дед изучил портреты лучше, чем филателист свою любимую марку, чем главбух квартальный отчёт. Никакой военный не знал так своё табельное оружие, самая любящая мать не помнила так своего первенца. Дед знал и помнил каждую чёрточку, каждую мелочь и мог изобразить их в любом состоянии и в любой последовательности.

В результате получалось вот что. Деду говорили: «Глаз». Дед рисовал на пустом листе глаз. Потом ему говорили: «Ухо». И на положенном расстоянии появлялось ухо. Затем, например, волосы. Скоро заказчики, войдя в раж, начинали усложнять задание. И на листе в совершенно произвольной последовательности появлялись: пиджак, нос, ещё один глаз, ордена, галстук, ещё ухо. Заказчики удивлялись, заказчики смеялись, хлопали в восторге себя по ляжкам, затем с не меньшим восторгом хлопали водку. В таких случаях дед прекращал творить и смотрел на заказчиков грустно и укоризненно. Ему тут же наливали.