Попутчик, москвич и водитель - [27]

Трение умных мыслей друг о друга, приостановили надвигающиеся сумерки. Наступает время задуматься о более прозаичных вещах. Пора определиться с направлением движения и с расстоянием, на которое необходимо будет зайти в море, чтобы меня не заметили с берега и самому не потерять его из вида, в тёмное время суток. Шагать по суше, где на каждом шагу могут ждать недоброжелатели, не лучшее решение, хотя и по морю разгуливать ночью, где «ни пса не видно», тоже не ромашки собирать в чистом поле. Но делать нечего, воспользуюсь старым, добрым, ещё дедовским методом, выберу из двух зол меньшее.

Понадеюсь на то, что если до сих пор меня не нашли, то в темноте, да ещё в море, у них с этим совсем ничего не получится. Ладно хватит слов, пришла пора подыматься, пока не растворился в солёной воде полностью, хватит изображать из себя бревно. Судя по самочувствию до него мне не так уж и много осталось. Вот ни хрена же себе, ноги то, как затекли и руки такие, будто мне их только вчера пришили. И как же в таком состоянии я буду добираться до места?

Умные всё же люди жили до нас, раз оставили будущим поколениям такие выражения. Давно же сказано: «Смелому и море по колено». Казалось бы, что тут сложного, возьми на вооружение поговорку, зайди в это самое море по колено и оно тебе таким, всё время и будет казаться. А на самом деле, что? Точно. Всё, как всегда, не легко и не просто. Не быстро разобрался с тем, каким шагом надо идти, чтобы не спотыкаться и не шуметь, совсем не сразу научился различать нижнюю кромку берега, от той полосы, что прочерчивают по тёмному небу прибрежные заросли, да и с фразой: «держать нос по ветру» не так всё просто оказалось. Столько натерпелся обучаясь на ходу этим премудростям. И огни мне мерещились, и голоса с берега доносились, и даже плеск вёсел со стороны моря мне слышался так отчётливо, что пришлось несколько раз прятаться с головой под воду, а ночью делать это ох, как не приятно. Да что там неприятно, попросту страшно, чего уж тут вилять и прикидываться. Зато сейчас, когда позади осталась и солеварня, и рыбная заводь, я могу уроки давать по перемещению в море с закрытыми глазами, используя лишь слух и обоняние, было бы только кому.

Преодолев, что то около километра, после изгороди перегородившей небольшой участок моря, приблизился к берегу. Сколько от этого места до моей одежды, надеюсь так и загорающей на солнышке, в прибрежных кустах, достоверно уже не помню. А не заметить в темноте синие штаны и толстовку чёрного цвета очень просто, даже не смотря на открывшиеся у меня таланты различать кое какие предметы в ночное время, словно кошка. Бегать же из конца в конец разыскивая их совсем не хочется. Жажда, не зависимо от того, что половину суток нахожусь в воде, знать о себе всё же даёт и питание не совсем регулярное, тоже не пошло на пользу. Надо экономить силы, сколько их понадобиться до следующего приёма воды и пищи, одному богу известно, а есть ли он в этом месте или нет, я доподлинно не знаю. Местные на эту тему не говорили, а самому спрашивать не досуг было, по важнее эти вопросы имелись. Так что даже если бы очень захотел про это у него узнать, понятия не имею, как к нему обращаться и стоит ли вообще надрываться, взывая к всевышнему. Да он бы ещё и не ответил такому богохульнику, как я, так что терпи казак, надейся на лучшее, но и сам не плошай, есть возможность отдохнуть, пользуйся ей.

Как не сопротивлялся я сну, сидя на крохотном пятачке земли, под ветвистым деревом, почти полностью занявшем его, сморил таки он меня. Не помогли ни ноги, лежащие в воде почти по самые колени, ни сгорбленная спина, скрючившаяся от недостатка пространства и груза навалившихся на неё проблем, и даже молитва, состоящая из двух слов: «Не спать», монотонно сверлившая мозг, оказалась бесполезной. Подъём солнца, его выход на орбиту и всеобщее просветление, вызванное этим действием, не заинтересовали и прошли мимо, развалившегося в прибрежной глади, уставшего путника. Зато удача, намертво прицепившаяся ко мне ещё вчера днём, так и продолжала шляться рядом. Лишь благодаря ей моим беспомощным, исхудавшим до невозможности телом, испоганившим своим откровенно нудистским видом сине зелёное великолепие, никто так и не заинтересовался.

Правильно оценив сложившуюся ситуацию, я без колебаний, змейкой заполз в заросли и уже оттуда начал внимательно осматривать морскую гладь, попутно ликуя от счастья и наслаждаясь вновь обретённой свободой.

Уже на подходе к знакомому месту я вспомнил один случай из своего далёкого детства, который стал стираться из памяти, но чувства, испытанные тогда, моим неокрепшим организмом, очень явственно всплыли сейчас.

Лет десять мне было тогда. Нет, ошибаюсь одиннадцать. Как раз после дня рождения родители отправили своё непослушное чадо, уже тогда с лёгкостью раздававшее синяки в чужих подворотнях, в лагерь, сразу на две смены. Как они проходили и чем запомнились, про то отдельный разговор, но вот какое чувство было у меня во время встречи с самыми близкими родственниками, после отбытия наказания, я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Радость от возможности снова увидеть родные лица мамы и отца, наверняка, десять раз пожалевших о своём опрометчивом поступке, счастье предстать перед ними повзрослевшим и, как мне тогда думалось, возмужавшим, переполняли меня и стремились выбраться наружу в виде скупых мужских слёз, одиннадцатилетнего мальчика. Разве такое забудешь? Были потом в моей жизни и встречи, и расставания, но таких чувств я больше не испытывал, и мне казалось, что им уже не суждено во мне проснуться. Каково же было моё удивление, когда всё это повторилось вновь, прямо сейчас. Выскакивающее наружу сердце, влажные глаза, улыбка на лице, я в этом твёрдо уверен, мягкая и любящая, точно такая же, как и тогда, во время моей встречи с родителями, на стареньком вокзальном перроне. Кто бы мог подумать, что это со мной проделают старые, линялые штаны, своей синевой обесценившие зелень яркой листвы и поношенная, футболка с длинным рукавом, поменявшая цвет, наверное, от горя из-за долгого расставания с любимым хозяином, с чёрного на бледно серый.