Попрыгунья - [51]

Но нет, события не зайдут так далеко, если Роджер им этого не позволит.

Что действительно важно, так это не дать перенести срок дознания. Отложенное дознание в подобных обстоятельствах означает, что каждый журналист в стране сразу сделает стойку. А дальше — неизбежная грязь, запятнанные репутации, и вся милая затея с костюмированной вечеринкой окажется вывернута наизнанку в угоду самым нелепым инсинуациям. И сама вечеринка, и все, кто там был, станут "новостью номер один" в бульварнейшем изложении. Это надо остановить — если только возможно.

Но как?

Времени катастрофически мало. Полицию надо сегодня же убедить, что нет никаких оснований для дальнейшего расследования — дело и в самом деле вполне простое и ясное, как казалось с самого начала. Но каким-таким образом убедить полицейских в чем-то подобном теперь, когда у них это чертово кресло, Роджер не имел ни малейшего понятия.

К тому же загвоздка в том, что подозреваемым вполне может оказаться он сам. Причем это будет справедливо не только в некоем высшем смысле, но и в самом прямом, юридическом. Он попытался припомнить, как вел себя с полицейскими и как они вели себя с ним. Не слишком ли упорно он отрицал сегодня утром важность положения кресла? Причем ведь что самое обидное — что это положение и в самом деле не имеет никакого значения, то есть совершенно никакого! И не слишком ли явно он давил на инспектора вчера ночью?

Роджер, сунув руки в карманы и задумчиво опустив голову, поднимался по ступенькам на галерею, кольцом окружившую розарий.

Да, отношение полиции к нему этим утром переменилось. Вчерашней ночью инспектор обрадовался, встретив его тут, с удовольствием советовался с ним и выслушивал его предположения. А сегодня утром на крыше ни одно из предположений Роджера не было воспринято всерьез. Позднее, когда шли так хорошо знакомые ему рутинные следственные действия, с ним вообще не проконсультировались. Более того, возможно, его умышленно от них отстранили. Само прибытие полиции через черный ход и предписание горничной ничего не сообщать об этом хозяину дома, возможно, метило скорее в Роджера, чем в Рональда.

Быть подозреваемым не слишком приятно. Роджер, с таким азартом преследовавший столь многих, теперь, сам оказавшись в роли преследуемого, хребтом ощущал ледяные пальцы тревоги. Возможно ли, чтобы полиция заподозрила его в самом этом убийстве? Не надо паники, просто подумаем: ведь это может быть, так? А если так, да если еще выплывут на свет его манипуляции со стулом, плюс то, что он находился на крыше в решающий момент, — что ж, вчерашней ночью Колин выдвинул против него скверное обвинение, очень скверное; каково же будет услышать его на процессе, со скамьи подсудимых?

Нет, это просто смешно. Он все-таки Роджер Шерингэм. Однако…

— Привет, мистер Шерингэм, — окликнули его откуда-то из-под локтя. — Я смотрела, как вы наматываете круги, как лев в клетке. Простите, что прервала ваши раздумья, но я просто умираю от любопытства! — Миссис Лефрой грелась на солнышке в маленькой беседке, пристроенной к увитой розами шпалерной галерее.

— В таком случае я вам не скажу ничего, — ответил Роджер, не без усилия возвращаясь к действительности. — У меня чуть сердце не выскочило! Нельзя так неожиданно окликать подсудимого, обвиняемого в убийстве!

— Вы обвиняетесь в убийстве? — миссис Лефрой так и распирало любопытство.

— Обвинялся. Но теперь уже нет, слава богу, — он уселся на скамеечке рядом с ней. Присутствие миссис Лефрой — это правильно. Очевидно, в самокопанье нет никакого проку. — Вы не расскажете ли мне о… — начал он непринужденно, — о блинчиках? Да, о блинчиках. Блинчики, знаете ли, очень успокаивают.

— Блинчики? — недоверчиво переспросила миссис Лефрой. — Боюсь, я о них знаю недостаточно. Но могу вам рассказать, как приготовить цыпленка a la Toulousaine[12].

— Расскажите! — с горячностью попросил Роджер.

* 3 *

Без четверти четыре Рональд Стреттон, повинуясь настойчивым уговорам Роджера, позвонил доктору Чалмерсу. Нет, доктор еще не вернулся.

Роджер кое-как промаялся еще двадцать пять минут, хотя терпение его давно истощилось.

— А начали в три! — стенал он. — О, Рональд, ну позвони еще раз!

Рональд позвонил еще раз.

На сей раз более удачно.

— Доктор Чалмерс только что вошел? Попросите его взять трубочку, это мистер Стреттон.

Во время паузы Рональд поманил Роджера:

— Если встанешь тут поближе, тоже сможешь расслышать.

Роджер, кивнув, пригнулся к трубке. Он буквально мог слышать, как колотится сердце Рональда, и знал, что Рональду слышно, как бьется его сердце. Потом в трубке раздался голос Чалмерса — как всегда, дружелюбный.

— Ты, Рональд? Я как раз собирался тебе позвонить, дружище. Да, только что вошел.

— Управились?

— О, да. Все очень просто. Причина смерти конечно же не вызвала никаких сомнений.

— Да, но…

— Что такое, дружище?

— Не обнаружилось ли что-нибудь еще? Синяков на теле, чего-нибудь в этом духе?

— О да. Синяков на теле оказалось очень много. Ссадины на обеих коленках, обширный ушиб на правом бедре и правой ягодице и небольшой синяк на затылке, который, видимо, мы вчера ночью не заметили. Больше ничего.