Попаданец в себя, 1970 год - [26]
Выяснилось, что свои стихи я все же прочитал, но не те, которых сам испугался, а более мягкие, критикующие строй лишь косвенно:
Собственно, Дымшиц пришел слова переписать, понравилось ему. А разговор вон как удачно повернулся. Правда, пришлось и мне пооткровенничать, признать, как в сексоты вербовали, объяснить, что в опале и шторм вскоре и сюда докатится из Москвы.
Не успел Дымшиц уйти, как на пороге возник Михайлов.
– Я вижу, вы уже наладили контакт с главой преступников…
– А что, презумпцию невиновности уже отменили? – нахально спросил я.
А потом рассказал, что я отговорил ребят от совершения преступления.
И так и не понял, рассержен милиционер или озадачен. По крайней мере ушел он сразу и не попрощавшись. Может подумал, что я Москвой сей шаг согласовал…
Я собрался все же подняться в бар, но в дверь опять постучали. Ей-бо, у меня сегодня большой прием.
– Кто там?
– May I come in? (Можно войти).
Англичанина леший принес, собкора Daily Express («Дейли экспресс»), старейшего британского таблоида[5]. Хочет моего «Альбатроса» напечатать и просит перевести на английский. Еще вчера утром я бы отказал, опасно советскому человеку не то что печататься за рубежом, но даже и разговаривать с журналистами оттуда. А сегодня – наплевать. И переведу, и еще пару стихов добавлю в таком же духе. Есть у меня про необходимость носить маску, чтоб не посадили. Есть и про квадраты бытия, в которых нынче пребываю я. Там и про плац, где каждый день подсчитывают нас, и про страны, мертвеющий квадрат, где каждый в чем-то виноват…
Пообещал через пару дней подготовить подборку на английском, попрощался. Не успел выпроводить – стук.
На сей раз оказался дежурный комитетчик. По гостинице дежурный. Гостиница, небось, с иностранцами, а за ними глаз да глаз нужен!
Глава 20
Комитетчика звали Петр Петрович. Его интересовало содержание стихотворения, которое я на французском читал. Ну не знает Петр Петрович французского. Английский знает, немецкий знает, а вот французский не выучил.
– Это очень интересного поэта я читал, – говорю. – Революционного поэта. Загубленного военной кликой загнивающего запада. Немного иронизирую, но в чем-то прав. Жан-Пьер Дюпре с 15 лет писал стихи. В 1950 вышла первая книга его стихов. С 1953 полностью посвятил себя скульптуре, оставив поэзию. За выходку в знак протеста против Алжирской войны (он помочился на могилу Неизвестного солдата) Дюпре был избит полицией, несколько месяцев находился в заключении, а затем в психиатрической лечебнице. Не только у нас иноверцев отдают на воспитание в психушку. Тайком вернулся к стихам. Отослав последнее из написанного покончил с собой 2 октября 1959. Ему было всего 29 лет.
Ну, а перевод простенький. У него стихи всегда простенькие, но за сердце берут, талант… А талант в психушке не сгноишь! – почему-то резко говорю, хотя именно этот комитетчик отнюдь не психиатр и не он отправлял Бродского, Цоя и других творческих ребят на «излечение». Да и с Цоем я переборщил, он сам туда полез, откосить от армии решил. А я вот не косил, отслужил честно почти четыре года, и не жалею! Но в психушке побывать пришлось, в прошлой жизни я там от алкоголизма лечился, аккурат перед Новым годом. Не помню нюансов, но заведующий, придя второго января, обнаружил мен, медбратьев, медсестру и дежурного врача упившихся до умопомрачения. И, потопав ногами, приказал меня выписать.
Ах Пряжка – Пряжка! Особенно жалко Даниила Хармса, который, чтобы избежать расстрела, симулировал сумасшествие. Военный трибунал распорядился отправить Хармса на несколько месяцев в больницу на Пряжке, а затем в психбольницу тюремного типа «Кресты», где в феврале 1942 года он умер. Вот так в СССР убивали и убивают инакомыслящих! Меня, наверное, тоже убьют. Вот временной поток будет счастлив избавиться от помехи его течению!
– Да ладно, я Вам сейчас прочту свой перевод этого стихотворения. Оно про спичку:
