«Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го - [12]

— Выйди. И принеси ещё чаю.

Тут уже охренел я. Снова сев передо мной, отхлебнул свежеприготовленного чая и сказал:

— Рассказывай. Всё, что помнишь, рассказывай! Если хочешь – кури! Ну?

И я начал. Рассказал, что в той истории, которую я знаю, немцы взяли Киев 18 сентября, после того, как уничтожили в котле почти семьсот тысяч человек, захватив при этом сотни орудий, танков и другого добра. Как непродуманная оборона и "талант" генералов привели к этой и последующей за ней, катастрофами. Про будущее предательство Власова, про ставшего его заместителем полковника Баерского. Про многое рассказал. Брякнул и про "кукурузника", что тварь он. Про Павлова, в действиях которого в наше время нашли столько странного и непонятного, что это выглядело предательством. Окончательно выдохся я часа через два. Большая часть того, что я рассказывал, были эмоции. Слишком мало я помнил имён, дат и цифр. Но, как оказалось, и этого хватило, чтобы Сергиенко воспринял всё серьёзно. Посидев немного с закрытыми глазами, он приказал посидеть пока в приёмной.

Там мы провели часа три. За это время, мимо нас, в кабинет и из кабинета наркома пробежало человек пятьдесят. И в форме, и в гражданской одежде. Наконец нас вызвали опять. Зайдя в кабинет, мы увидели стоящего перед столом невысокого лейтенанта, кивнув на которого Сергиенко сказал:

— Это лейтенант Васюткин, он покажет вам место, где будете жить ближайшую неделю. Вы, Стасов, отдыхайте там а ты, Васютин, через час ко мне. Идите.

Козырнув, мы вышли и дружно потопали в гостиницу. Ага, счаз, гостиницей-то и оказалась камера в подвале. Правда в ней стояла нормальная кровать, с нормальным бельём. Стол, четыре стула, тумбочка, со стоявшим на ней электрическим чайником и, естественно, унитаз и умывальник в углу. Что меня особенно поразило, так это телефон. Васюткин, объяснил, что по аппарату я могу связаться с кем угодно, если соединит дежурный, на которого и выходит линия. Сдав ему оружие и, наконец, оставшись один, я завалился на кровать. Состояние было странным. С одной стороны был страх, из-за наболтанного мною. С другой, чувство облегчения. Теперь, даже если погибну, хоть какая-то инфа попадёт по назначению. С этими мыслями я и уснул.

Разбудил меня звук открывающейся двери. Это был Мартынов, с которым зашли два бойца с подносами.

— Освобождай стол, ужинать будем, — жизнерадостно заявил он. — Заодно позавтракаем и пообедаем.

Живо вскочив с кровати я с энтузиазмом уставился на подносы. С трудом дождавшись, пока бойцы сгрузят тарелки с подносов на стол, я схватился за ложку. Утолив первый голод, спросил:

— Что дальше?

— А дальше веселиться. С завтрашнего дня устраиваем здесь филиал академии наук. Ты вспоминаешь всё, что только можно касающееся самой войны и людей, действия которых имели влияние на её ход. Мы это записываем на пронумерованных листах. Потом это всё копируется, опечатывается и… Дальше, сам понимаешь. А то мало ли…

— Понятно. Значит поработаем.

Следующие четыре дня были настоящим адом! Мало того, что вспоминать не так уж легко, так Мартынов оказался ещё и хорошим следователем! Как он вытягивал из меня информацию, просто песня! Прицепившись к какому-нибудь слову, он заставлял вспомнить меня такие подробности, что я обалдевал. Вот что значит профи. Пару раз заходил и Сергиенко, мельком глядел бумаги, интересовался настроением и исчезал. В некоторые моменты, мы, с Мартыновым, начинали плохо видеть друг друга через табачный дым, стеной висящий в камере, тогда мы делали передышку приоткрыв дверь для вентилирования комнаты. Потом всё начиналось с начала.

И вот сегодня наступил знаменательный день – мы выезжаем в Москву! Вчера вечером об этом сообщил лично Сергиенко. Он сказал, что из Москвы пришёл приказ, отправить меня поездом, в сопровождении двух сотрудников. Мартынова, с документами, отправить самолётом. Видимо в Москве решили подстраховаться, так больше шансов, что информация не пропадёт.

Потянувшись, я услышал шаги в коридоре. Ну вот и "товарища капитана" прибыл, значит поработаем. Но вместо Мартынова зашёл сам Сергиенко. Он сел к столу, снял фуражку, закурил и спросил:

— Почему, в первую нашу встречу, вы очень плохо отозвались о Хрущёве? Больше вы не разу не задевали эту тему, только пару раз мельком, я проверял все бумаги. Так почему?

Я уселся на кровать, тоже закурил и начал рассказывать. Рассказал про события после смерти Сталина, про то, как запретили чекистам и милиции вести следствие против высокопоставленных чиновников без санкции политбюро, про постепенный развал армии и флота, да и всего общества. Про съезд и судьбу Берии. Про всё.

Сергиенко сидел молча, только курил папиросу за папиросой. Потом спросил, совсем про другое:

— Вы назвали цифры потерь в этой войне, неужели так много?

Потом посмотрел на моё лицо, махнул рукой и сказал:

— Через час придут два сотрудника, с которыми вы поедете на вокзал и дальше, в Москву. Прощайте, — и ушёл.

Через час, пришли два лейтенанта, с которыми мне предстояла долгая дорога в Москву.

Отъезд прошёл буднично, погрузились в «эмку» и на вокзал. Да, железнодорожный вокзал в прифронтовом городе это нечто! Толпы военных и гражданских, свист паровозов, лязг и треск вагонов. Ужас! А ещё сплошные патрули, которых как магнитом тянуло ко мне с лейтенантами. Видимо их очень интересовал мой МП. Правда рассмотрев форму НКВД и увидев документы, патрульные ещё быстрее стремились от нас. Примерно с час поскитавшись по кабинетам, мы с выделенным провожатым добрались до нашего вагона. Как оказалось, место нам выделили козырное. Купе в мягком вагоне! Класс! Никогда не ездил в подобных. Мягкие диваны, обтянутые красной, бархатистой тканью. Какие-то бронзовые финтифлюшки, блестящие как золото. Одним словом – почувствовал себя большой шишкой. Сопровождающие меня летёхи оказались хорошими ребятами и мы быстро нашли общий язык. Когда поезд пересёк Днепр, мы уже сидели за столом, на которой стояла бутылочка водки и неплохая закуска: сальце, домашние огурчики и горячо любимые мною груши. Поездка началась здорово, надеюсь так и пойдёт дальше.