«Попаданец» против Чертовой Дюжины - [14]

Из личного дневника фрейлины вдовствующей императрицы[8]

«В среду, 23 октября, утром доктора произнесли смертный приговор. Казалось, надежда безвозвратно утеряна, но этим же вечером наступило настолько явное улучшение, что они объявили его спасенным, и у них хватило жестокости сказать это матери.

Ночь на четверг прошла ужасно тревожно, а к утру было новое излияние в мозгу. Весь четверг он бредил, хотя узнавал подходивших к его постели, особенно мать, которую, наконец, убедили оставаться при нем. В пятницу, к утру, он задремал и спал весь день… Доктора снова начали надеяться.

Суббота прошла очень беспокойно, мысли путались все больше и больше; с вечера пятницы он уже не спал. Он смотрел вокруг, как человек, еще воспринимающий впечатления, но абсолютно безразличный к происходящему. К вечеру он успокоился. Императрица пошла спать, приказав себя разбудить в 4 часа, т. к. Гартман (один из докторов) предполагал, что в этот именно час могло быть плохо. В самом деле, только что она подошла к нему, как к больному вдруг вернулось полное сознание. Он начал целовать ей руки и сказал ей: „Прощай, Ма, жаль мне тебя, бедная Maman!“ Гартману, подошедшему в это время, он сказал: „Прощайте, прощайте“, — и, показывая на мать: „Берегите ее хорошенько“. Его спросили, не хочет ли он приобщиться, на что он с радостью согласился. Хотя не мог он исповедаться, но пока говорили молитву, он схватил епитрахиль и приложил ее к сердцу… Когда читали молитву после причастия, бедное лицо цесаревича было залито слезами и светилось радостью; священник уверял, что никогда не видел у умирающих столь сияющего счастьем лица. Весь день и всю ночь мы молились за его выздоровление. Казалось, вся Россия с ее бескрайними просторами замерла в ожидании. Центральные газеты еще второго дня издали статьи о болезни цесаревича. Отовсюду, даже из самых удаленных краев русской земли, шли и шли телеграммы. Особенно трогательны они были из тех губерний, которые цесаревич посетил в своем недавнем путешествии. „Церкви забиты до отказа. Народ молится прямо на улице, не желая расходиться, несмотря на холод. Службы во здравие цесаревича не прекращаются ни на минуту“, — писали губернаторы. Даже в королевстве Польском наступило затишье — восстание, с новой силой вспыхнувшее после смерти императора Александра, сейчас, казалось, вовсе прекратилось.

После причастия наследник сделал всем присутствовавшим знак рукой и несколько раз повторил очень громким голосом: „Прощайте, прощайте, прощайте!“ Мало-помалу его мысли начали путаться. Я услыхала, как он еще раз сказал: „Папа, извините меня все, это все я“, — а потом: „Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу!“ Это происходило в 9 часов утра, после чего он говорил все меньше и меньше, слова были все более бессвязны; два раза он засыпал. У докторов не оставалось уже и маленькой надежды спасти его, но я верила, что Бог сотворит чудо и отдаст нам его по нашим неотступным молитвам. Должно быть, столь жаркие молитвы всей необъятной Руси смогли, наконец, дойти до Него. Совершенно внезапно жар спал. А наследник уснул крепким сном выздоравливающего.

Проснувшись почти в полночь, он, впервые за последние дни, тут же признал окружающих и, едва поприветствовав, потребовал себе бульону. Радость императрицы не знала границ — впервые за неделю наследник испытал голод, верный симптом прибывающего здоровья. Мы боялись верить своему с частью. Императрица не отходила от него ни на минуту и даже кормила его с ложечки.

Весь день цесаревич крепко спал, просыпаясь лишь для принятия пищи. Его щеки залил здоровый румянец. Доктора, боявшиеся в который раз обмануть наши ожидания, объявили его спасенным лишь во вторник.

Все, как один, ощутили на себе милосердие Божие. Я чувствую себя до того окрыленною счастливым известием, как будто мы и не проводили целой недели, постоянно колеблясь между надеждой и отчаянием, снова надеясь при малейшем утешительном признаке. Болезнь миновала».

Едва проснувшись, я обнаружил себя одетым в пижаму, как две капли воды похожую на ту, что была на мне в первый день. Похоже, раздевание меня в бессознательном состоянии скоро войдет моим адъютантам в привычку. На этот раз я лежал посреди огромной кровати, похожей на настоящий полигон, тусклый свет освещал просторную комнату, а за огромными, высокими окнами, немного прикрытыми шторами, противно моросил осенний дождь вперемежку со снегом. Рядом со мной сидела какая-то женщина, ее лицо показалось смутно знакомым, верно, Николай не раз видел ее во дворце. Увидев, что больной открыл глаза, она тут же упорхнула из комнаты, громко шурша своей пышной юбкой.

Я быстро провел ревизию своему организму — вроде все относительно нормально. Похоже, жив, слияние успешно закончено, и тело контролирую Я.

Скрипнула дверь.

— Коленька, как ты себя чувствуешь? Ничего не болит? Ты нас всех до смерти напугал! — произнесла вихрем ворвавшаяся ко мне женщина, в которой Николай во мне сразу распознал свою мать. Подбежав, приподняв юбки к кровати, она потрогала мой лоб холодной рукой. — Всю неделю мы неотступно молились за твое выздоровление.