Попаданцы - [10]

— М-м-м… Миша, вы меня радуете сегодня. Похоже, вы действительно что-то знаете о программе. Тут есть такая опция, чтобы общее описание работы. Просто общими словами.

— Тогда — нужную работу для города. Я в город хочу, в эпоху Возрождения. В тот город, где Микеланджело. И чтобы у меня была такая профессия, чтобы без меня городу — просто никуда!

— Ре-а-ли-зу-е-мо, — с расстановкой произнес профессор, самолично вводя в указанные поля необходимые данные. — Ну, вроде бы все.

Давайте в кресло. Мишка вздохнул и полез в кресло, наподобие стоматологического. С полкой для ног, с длинной лежанкой. Ну, а что — сам же вызвался, сам напросился. Хотя, парни говорили, что тестировали, и программа очень даже хороша. Вот и посмотрим на их Возрождение вблизи. А может, даже удастся купить картину или статуэтку и закопать где-нибудь в приметном месте. Как в книжках. А потом, уже здесь, откопать. Он откинулся на спинку, и вдруг снова подскочил:

— Язык! Вадим Петрович! Язык же!

— Ну, это стандартная опция, не волнуйтесь. Миша, вы будете говорить так же, как все вокруг. Без акцента. Целый день на первый раз… Ну, все-все-все. Закрыли глаза. Расслабились. Пошел обратный отсчет. … Чувства включались постепенно. Сначала зрение. Ярко вспыхнуло в глазах. Потом вдруг резко стемнело, и оказалось, что вокруг ночь, а колеблющийся свет — от пары жирно чадящих факелов. Плавно, как будто поворачиваешь регулятор громкости, восстановился слух. Мишка услышал какое-то бормотание сзади, и, прислушавшись, разобрал:

— И чего стоит, чего думает? Ишь, какой раздумчивый попался. Все же как у всех. Работать надо, дело делать. Чего стоять, чего тут может быть нового? Ну? Вот и ощущения восстановились. Тяжесть в руках. Мишка приподнял то, что сжимали руки. Тяжелая, блин, штука.

Длинный гладко отполированный масляно блестящий в неярком свете факелов шест. А на конце его деревянный тяжелый черпак, скрепленный медными скобами. Мишка тряхнул руками, покачал черпак на весу. Килограммов десять, а то и больше. И что тут работать-то надо? Чего куда черпать? И тут проснулось обоняние. …

— Эй, Микеле! Ты что это, а? Заболел, что ли?

— Бр-р-р, — Мишка поднял голову.

— Поскользнулся, что ли? Под ноги кто смотреть будет? Тут всегда скользко — не впервой же! Я тебя таскать не нанимался. Ишь, какой здоровый вырос. Тяжеленный. Давай, давай, за работу! А то город не заплатит тебе ни медяка! Опять медленно просыпались чувства и медленно, как на переводной картинке, проявлялось окружающее. Мишка сидел на мокрой земле, прислонившись спиной к высокому деревянному колесу, по ступицу измазанному чем-то черным и блестящим. Выше колеса обнаружилась бочка и дальше еще три колеса под ней. Бочка лаково блестела мокрыми боками. С краев скатывались и смачно шлепались оземь капли чего-то густого и темного, почти черного. Мотнулся хвост. Лошаденка с проваленной спиной стояла в оглоблях, косясь на него и переступая с ноги на ногу. Черпак валялся рядом. Видать, он его не выпустил из рук, когда его тащили сюда. И тут опять проснулось обоняние. В этот раз он выдержал удар, не окунулся в темноту бессознательного. Открыл рот, продышался еле-еле, ощущая кислоту и одновременно тошнотворную сладость, спросил скрипуче:

— Что это мы тут?

— Мы-то? Я-то возчиком, а ты, следовательно, этим, хозяином черпака, га-га-га! Ну? Очухался? Работать, друг Микеле, работать!

Скоро ночь закончится, а нам еще две ямы!

— Я так хотел быть нужным городу…, — сами собой прошептали губы. Да, видно, громко прошептали.

— А то мы не нужны, что ли? Да без нас, золотарей потомственных, город захлебнется в своих говнах и ссаках! Мы спасаем их от болезней и очищаем их ямы! Мы — те, кто чистит город по ночам! Да мы… Да без нас… …И вот так — целый день в эпохе Возрождения? Мишка опять погрузился в беспамятство…

Машина времени

— Отто, имейте в виду, фюрер недоволен вами.

— Фюрер говорил обо мне?

— Он вчера весь ужин говорил только о вас. Иногда он даже переставал есть, размахивал руками, волновался, у него краснели щеки и нос…

— У фюрера?

— Отто, вы на грани, понимаете? То, что прекратится финансирование вашей лаборатории — это чепуха. Вы жить хотите? Просто — жить? Вы забылись, дружище. Вы не думаете о нуждах Германии. Вы тут, как выразился фюрер, жиреете в тылу, а пользы от этого нет никакой. И вообще, спросил наш вождь, улыбаясь, мол, в шутку, а не тайный ли враг пожирает ресурсы нации, ослабляя тем самым фронт? И вы знаете, уважаемый профессор и доктор всяческих наук, почти академик наш, вы знаете, что все это записывают? Все, что говорит фюрер — записывают. Все, что им сказано — это руководство к действию.

— Но, мой генерал…

— Молчать! Это я пока — генерал. А завтра по вашей милости я — кто? Но клянусь честью, я не отдам вас гестапо. Нет-нет… И не благодарите меня заранее. Я лично вас порежу на американские бифштексы. Ясно? Лично! Дайте мне результат!

— Прошу прощения, но результат есть, и вы сами наблюдали…

— Что я наблюдал? Что? Полный провал вашей инициативы?

— Но прибор сработал штатно!

— Засуньте его себе в задницу, идиот! Мне не работа прибора нужна, а польза от его работы! А что было? … Прибор, созданный профессором Отто Цайтвагеном, занимал целый квартал в промышленном районе Дрездена. Стандартные коробки домов маскировали собой переплетение последних достижений германской науки в физике, химии, оптике, механике, даже в философии, поскольку время тут признавали одновременно философской категорией и физическим процессом. Из трубы специально построенной теплоэлектростанции днем и ночью извергались клубы дыма. Толстые кабели подрагивали в напряжении, пропуская через себя киловольты. Гудели в каждом дворе трансформаторные подстанции, распределяя электроэнергию. Крутились странные и непонятные механизмы, сверкая полированной сталью и красной медью катушек. В напряжении стояли, дублируя автоматику, люди в халатах. В таком же напряжении стояли люди в сером с автоматами и пулеметами на каждом перекрестке. Посторонним там делать было нечего — тут ковалось возможное супероружие империи. Задача, поставленная перед профессором, которую он считал теоретически выполнимой, было путешествие во времени. Пусть одностороннее, только туда, но обязательно — путешествие во времени.