Понятие права - [20]

Такой вертикальный или «нисходящий» ("top-to-bottom") образ законодательной деятельности, столь привлекательный в своей простоте, может быть примирен с действительностью лишь в том случае, если мы проведем различение между законодателем в его официальном качестве и им же, но в качестве частного лица. Действуя в первом качестве, он создает закон, налагающий обязательства на другие лица, включая его самого «в качестве частного лица». В этих выражениях нет ничего неприемлемого, однако представление о различных качествах, как мы увидим в четвертой главе, разумно объяснимо лишь в терминах правил, дающих власть, которые не могут быть сведены к принудительным приказам. Пока же можно отметить, что это сложное построение на самом деле не необходимо; самоограничительное свойство законодательного акта мы можем объяснить и без него. Как в законодательной деятельности, так и в повседневной жизни мы располагаем кое-чем еще, позволяющим нам намного лучше понять это. Речь идет о действии обещания, которое во многих отношениях является лучшей моделью, нежели модель принудительных приказов для объяснения многих, хотя и не всех, особенностей права.

Обещать — значит сказать нечто такое, что создает обязательство, связывающее обещающего. Для того, чтобы слова имели такой эффект, должны существовать правила, предусматривающие, что если слова используются надлежащими лицами в соответствующих обстоятельствах (например вменяемыми лицами, осознающими свое положение и свободными от различных видов давления), то те, кто их использует, связывают себя тем самым обязательством совершить необходимые действия. Таким образом, давая обещание, мы прибегаем к определенным процедурам, изменяющим наше моральное положение, налагая на себя обязательства и предоставляя другим права. Выражаясь юридическим языком, мы осуществляем «власть», предоставленную нам правилами, позволяющими это делать. Разумеется, возможно, однако бесполезно различать в одном обещающем два разных лица, одно из которых действует в качестве создателя обязанностей, а другое — в качестве лица обязывающегося, то есть, думать, что одно лицо приказывает другому нечто совершить.

Точно так же мы можем избавиться от этой схемы для объяснения самосвязывающей силы законодательства. Ведь создание закона, как и обещания, предполагает существование определенных правил, управляющих этим процессом: слова в устной или письменной форме, высказанные соответствующими этим правилам лицами, и при следовании установленной этими правилами процедуре, создают обязательства для всех, явно или неявно обозначенных этими словами. Они могут включать и тех, кто участвует в законодательном процессе.

Разумеется, хотя такая аналогия и объясняет самосвязывающий характер законодательства, существует множество различий между обещанием и созданием закона. Правила, регулирующие правотворчество, имеют более сложный и двусторонний характер, отсутствующий в случае обещания. В последнем случае обычно нет такого лица, которому дается обещание и которое получает специальное, если не уникальное, право на его выполнение. В этом смысле иные формы связывания самого себя обязательством, известные в английском праве, например, когда лицо провозглашает себя доверительным лицом, управляющим чужим имуществом, выглядят как более близкие аналогии самоограничивающего аспекта законодательства. Однако в целом правотворчество в виде принятия законов лучше всего можно понять, учитывая именно такие частные способы возникновения определенных правовых обязательств.

Что более всего требуется для коррекции модели принудительных приказов или правил, так это свежая концепция процесса законотворчества как введения или изменения общих стандартов поведения, которым должно следовать общество в целом. Законодатель не всегда выступает в качестве лица, отдающего приказы остальным, кем-то по определению стоящим над собственным законом. Подобно дающему обещание, он осуществляет полномочия, предусмотренные правилами: очень часто он может, а как обещающий обязан сам подпадать под их власть.

3. СПОСОБЫ ПРОИСХОЖДЕНИЯ

До сих пор в нашем обсуждении разнообразных форм права мы ограничивались статутами, которые, несмотря на отмеченные нами особенности, имеют одно бросающееся в глаза сходство с принудительными приказами. Издание закона, как и отдача приказа, является сознательным датируемым (datable) действием. Участники законодательной деятельности для создания закона сознательно используют определенную процедуру; точно так же человек, который отдает приказания, сознательно выбирает такие выражения, которые ясно выражают его намерения и обеспечивают подчинение им. Поэтому теории, которые используют при анализе права модель принудительных приказов, утверждают, что все право в целом может быть осмыслено, если убрать обманчивые наслоения по аналогии с законодательной практикой, и обязано своим статусом закона сознательному правотворческому акту. Формой права, наиболее очевидно противоречащей такому утверждению, является обычай; но дискуссия о том, является ли обычай реальным правом, часто возникает из нежелания разобраться в двух спорных вопросах. Первый вопрос заключается в том, является ли «обычай как таковой» правом или нет. Здравый смысл, лежащий в основе отрицания того, что обычай как таковой является правом, основывается на той простой истине, что во многих обществах существуют обычаи, которые не являются частью права. Отказ снимать шляпу перед дамой не будет нарушением какой-нибудь нормы права: он не имеет правового статуса, разве что только в том смысле, что разрешен правом. Отсюда видно, что обычай является правом, только если относится к классу обычаев, которые «признаются» в качестве права определенной правовой системой. Второй спорный вопрос касается смысла «правового признания». Что означает для обычая быть легально признанным? Не выражается ли это признание, как того требует модель принудительных приказов, в том факте, что кто-нибудь, суверен либо его представитель, приказал следовать обычаю, так что его статус в качестве закона зависит от процедуры, в некотором отношении схожей с законодательным актом?