Понятие политического - [61]

В эпоху устоявшихся правовых воззрений и консолидированных состояний начинает главенствовать государство юрисдикции, а отделенная от государства юстиция, выступающая защитником и хранителем права (которое отлично от государства, предшествует ему и возвышается над ним), принимает те или иные окончательные решения. Правда, такое сообщество вряд ли можно назвать «государством», потому что вместо политического единства мы здесь имеем одну лишь правовую и неполитическую (хотя бы воображаемую таковой) общность. Во времена больших перемен или переворотов появляется государство правления, государство администрации или — в зависимости от вида и времени перемен — парламентское государство законодательства, нормативные установления которого, по-видимому, лучше всего способствуют приспособлению к меняющимся обстоятельствам и поддержанию связи между прогрессом и правовой обеспеченностью. Таким образом, различные виды государств отвечают разным внутриполитическим тенденциям. В общем и целом, можно сказать, что государство юрисдикции, последовательно воплощаемое в жизнь и достигающее вершины в принятии соответствующих судопроизводственных решений, является надежным средством сохранения сложившегося общественного status quo и благоприобретенных прав — в соответствии с часто констатируемой консервативной тенденцией всякого судоговорения. Коррумпированную, выродившуюся форму государства этого вида (являющуюся, в аристотелевском смысле, его необходимым дополнением) — того государства, которое видит свою ratio essendi[254] в сохранении благоприобретенных прав — лучше всех характеризует следующее высказывание: «Все на свете — для кормленья, ну а больше — ничего». Что касается государства правления, а также государства администрации, то они скорее годятся для того, чтобы быть инструментом радикальных — как революционных, так и реакционных — изменений, а также орудием всеобъемлющих, планомерных и широкомасштабных преобразований. В свою очередь, государство законодательства отличает та характерная для него атмосфера, в которой в полной мере расцветают реформистские, ревизионистские и эволюционистские партийные программы, стремящиеся добиться «прогресса» легальными парламентскими средствами и на основании адекватных законов.

Этос государства юрисдикции состоит в том, что судья выносит решение напрямую во имя права и справедливости — и здесь нет никаких иных, несудейских, политических сил, которые опосредствовали бы это решение и как-то связывали судью. Этот принцип прост, и он ясен до тех пор, пока понятия права и справедливости не опосредствуются какими-либо однозначными установлениями и не становятся всего лишь орудием в борьбе за власть и собственность. Что касается государства правления, то здесь мы находим не столько этос, сколько большой пафос. Его принцип можно усмотреть в правлении абсолютистских князей XVII—XVIII вв., — лучше всего он проявляется в перечне репрезентативных предикатов таких князей, облачающих себя самих и свое личное окружение в одеяния слов «majestas», «splendor», «excellentia», «eminentia», «honor», «gloria».[255] Пафос, выраженный в словах gloire и honneur[256] столь значителен, что от него не могли отказаться даже государства администрации Фридриха Вильгельма I и Фридриха Великого. Уже в XVII в. в качестве полемического противопоставления упомянутой honneur появляется республиканско-демократическая vertu,* стремящаяся принизить эти репрезентативные качества и разоблачить самое репрезентацию, видя в ней один лишь «театр»: репрезентации князя и его двора противопоставляется демократически самотождественное присутствие (Präsenz) гомогенного народа. Однако наряду с этим используется специфический этос государства законодательства, правильным образом устанавливающего правильные же правовые нормы, — того государства, для которого характерно наличие мудрого и неподкупного législateur** с его всегда доброй и справедливой volonté générale*** [3]. Государство администрации может ссылаться на объективную необходимость, на существующее положение дел, на давление обстоятельств, требование времени, а также приводит прочие оправдания, продиктованные конкретной ситуацией, а не заранее установленной нормой. Поэтому основу своего существования оно видит в целесообразности, полезности и (в противоположность законодательному государству, покоящемуся на соответствии той или иной процедуры заранее установленной норме) в непосредственной и конкретной сообразности его предписаний, повелений и принимаемых мер реальному положению дел. Государство администрации, а также государство правления усматривают некое особое достоинство в приказании, которое можно сразу же исполнить. Они кладут конец речам адвокатов, сопутствующим государству юрисдикции, и столь же бесконечным парламентским дискуссиям государства законодательства, и считают позитивной правовой ценностью даже децизионизм предписаний, следовать которым приходится немедленно. Здесь все просто: «Самое лучшее — это приказ».

Согласно Рудольфу Сменду,[257] либерализм и покоящийся на нем парламентаризм не обладают никаким особым пафосом, не «притязают на ценностную значимость» и потому не имеют никакой «специфической легитимирующей силы»; кроме того, у либерализма «совсем нет потребности заботиться о соответствующей легитимации». Однако не стоит забывать о том, что парламентское государство законодательства с помощью исповедуемого им правового идеала и благодаря системе целостной и замкнутой в себе легальности всякой государственной процедуры разработало крайне своеобразную систему своего правового обоснования. Здесь смысл и задача «легальности» заключаются как раз в том, чтобы сделать ненужными и упразднить как легитимность (и монарха, и всенародного референдума), так и всякий на самом себе покоящийся или высший авторитет и начальствование. Если в этой системе еще и употребляются слова «легитимный» и «авторитет», то только как выражение легальности и нечто производное от нее. В этом же смысле надо понимать и социологические высказывания Макса Вебера, например, такие: «Эта легальность может иметь силу легитимности»; «сегодня самая распространенная форма легитимности — вера в легальность».