Понять и умереть - [3]

Визг яяя становился громче. Когда Рипкин увидел животное, он понял, что опоздал. Визжал детеныш, еще совсем маленький, потерявший мать. Тело его матери лежало рядом, измазанное зеленой кровью. Яяя имели две разные системы кровообращения, в которых циркулировала кровь разного цвета: та кровь, которая питала мозг, была голубовато-зеленой, потому что в ней было много меди. Черепная коробка яяя была вскрыта, а зеленоватый, будто заплесневелый комок мозга, частично съеден. Видимо, браконьер учуял приближение охранника и сбежал, не доев мозг до конца. Возможно, сейчас он прячется неподалеку, держа Рипкина под прицелом. Телепатические способности делали его практически неуязвимым. Рипкин уже проиграл эту схватку. Сейчас лучшим, что он мог бы сделать, было просто сесть и подождать, пока браконьер уйдет. Преследовать негодяя означало бы нарваться на пулю.

Рипкин опустил игловой пистолет, и сел на снежно-белые иглы, заскрипевшие под его весом. Детеныш яяя все еще продолжал визжать и всхлипывать.

– Почему вы позволяете им убивать себя? – спросил Рипкин.

Детеныш замолчал и взглянул на него удивленными глазами цвета морской глубины.

– Еще несколько лет, и вас не останется вообще! Мы ведь не можем помочь вам, если вы сами себе не поможете! Поймите же это, наконец!

Детеныш взлетел в воздух и отодвинулся подальше от Рипкина. Он выглядел испуганным. Тихо потрескивали верхушки деревьев, уже накаленные дневным солнцем.

– Проклятые глупые твари! – закричал Рипкин. – Вы боитесь меня, вместо того, чтобы бояться их! Они вас убивают! Они, они, а не я! Иногда я вас ненавижу!

Детеныш исчез. Все это было бесполезно. Яяя были обречены. Никакие усилия людей не могли спасти их. Наши дети и внуки даже не поверят нам, когда мы скажем, что яяя действительно существовали, подумал он.

Он поднял трупик, испачканный зеленой кровью. Второе сердце яяя все еще билось, гнало по артериям кровь, такую же красную, как у человека. Это сердце остановится лишь на следующий день. Интересно, чувствует ли этот яяя боль? подумал Рипкин и вогнал иглу туда, где стучало сердце. Выступила капля красной крови, той, что двигалась в нижнем круге кровообращения яяя. Теперь зверек был мертв, но во всем этом все равно не было смысла. Разве что…

Рипкин погрузил пальцы в то, что осталось от мозга яяя. Мозг еще был теплым. Он сохраняет свои свойства лишь на протяжении двух-трех минут после смерти.

Яяя умер несколько секунд назад, значит, его мозг был еще свежим. Если я съем остаток мозга сейчас, подумал Рипкин, то я успею поймать браконьера еще до того, как он выберется из леса. Я буду читать его мысли так же, как он читает мои. Мы будем на равных, но я ведь профессионал и прекрасно ориентируюсь в лесу. Эта сволочь от меня не уйдет.

Он проглотил комочек мягкого вещества. Вначале ничего не изменилось, но уже через несколько секунд сознание Рипкина раздвинулось и наполнилось картинками чужой жизни. Он понял, что браконьер не станет нападать: он очень испуган и убегает. А еще Рипкин понял, что браконьер был женщиной. Но это обстоятельство ничего не меняло. Еще до того, как день закончится, эта тварь попадет в ад.

* * *

Женщина уходила быстро, судя по всему, она даже не выбирала дороги. Через некоторое время Рипкин понял, что она заблудилась. Она была вооружена и готова на все, поэтому Рипкин позволил ей удалиться на такое расстояние, когда мысленный сигнал уже едва угадывался и был совершенно неразборчив. Рипкин знал, что женщина была очень усталой, просто падала с ног от усталости. Возможно, она подумает, что охранник отстал, ляжет отдохнуть и уснет. Найти выход из белого леса совсем не просто, потому что здесь нет никаких ориентиров, а компас не работает из-за сильного магнитного поля, созданного деревьями. Поэтому рано или поздно женщина все равно уснет. Тогда Рипкин приблизится и застрелит ее безо всякой жалости. Только это смогло бы отпугнуть браконьеров на некоторое время.

До самого вечера он шел по ее следам, ориентируясь по сломанным ветвям и по тонкой, едва заметной нити психического шума, который оставался там, где женщина прошла. Этот шум оставался на предметах, как запах. Там, где женщина села передохнуть, Рипкин нашел целое облако расплывчатых умственных картинок, столь ярко окрашенных ее чувством, что даже вздрогнул от неожиданности. Женщина, скорее всего, была несчастна. Там, откуда она пришла, продолжалась война, тупая и бессмысленная, как и все войны, которые ты видишь изнутри. Женщина была одинока. До вечера Рипкин уловил еще несколько картинок, скорее всего, относившихся к ее детству. Одна из картинок, самая яркая, совершенно не воспринималась зрением: это было тиканье старых часов в большой комнате, полной спящих родных людей, за стенами дома плыла беззвездная холодная ночь, но внутри комнаты был особенный мир, вылепленный доверчивым детским воображением – надежный, теплый и вечный.

С наступлением ночи лес начал темнеть. Он темнел постепенно, даже после того, как солнце скрылось за горизонтом: стволы белых деревьев накапливали свет и сохраняли его в своей глубине в виде многочисленных тонких нитей. Эти нити окончательно погаснут лишь к утру. Вскоре после полуночи Рипкин понял, что женщина уснула. Он подождал немного, а затем начал приближаться. Женщина видела сон; чем ближе подходил Рипкин, тем яснее он мог видеть содержание этого сна. В своем сне женщина была одета в голубое платье, высокий полный мужчина держал ее за руку, точнее, его рука лежала поверх ее локтя; пальцы мужчины двигались, слегка поглаживая кожу женщины, отчего та ощущала щекотку. Когда Рипкин подошел, во сне женщины стал медленно гаснуть свет, а рука мужчины переместилась на талию. Рипкин снял пистолет с предохранителя; женщина вздрогнула и проснулась; ее сон рассыпался, как колода карт, упавшая со стола.