Понедельник — пятница - [95]

— Ну что ж, — усмехнулся Николай Петрович. — Suum quique. Каждому свое.

Он не был знаком с Лидой, не просил познакомить его, и Галина Сергеевна втайне была рада этому. Когда рядом взрослая дочь — сама выглядишь старше. Впрочем, миленькая и худенькая Лида никак не походила на студентку. Совсем еще девчонка, востроносенькая школьница. Даже покраснела до слез, когда мать спросила, ухаживают ли за ней мальчики. Этого вопроса не следовало бы задавать. Конечно, Лида ничего не ответила. Бабушка — та писала, что мальчишки ходят в гости каждый день и что среди них есть просто чудесные ребята, но Лида только всеми командует и помыкает как хочет. При этом бабушка язвительно замечала, что дочь явно не в маму.

С годами к Галине Сергеевне пришла тоска, порой острая, как боль, особенно тяжкая тогда, когда Николай Петрович задерживался на работе и Галина Сергеевна оставалась одна. Она ходила по комнатам, плотно заставленным мебелью, трогала вещи, как будто недоумевая, зачем они здесь и зачем они вообще нужны, эти фарфоровые негритята или пустые хрустальные вазочки. Все было готово к приходу Николая Петровича — ужин и непременная бутылка кефира, и делать Галине Сергеевне было ровным счетом нечего, разве что только звонить приятельницам или смотреть передачу по телевизору. Но она не звонила приятельницам и не смотрела передачу. А предпоследнее — зимнее — письмо Лиды лишило ее покоя вконец.

«У нас мороз под 50, — писала Лида, — и знаешь, как здорово!»

А здесь, в московской квартире, было тепло и уютно, и Галина Сергеевна плакала, еще не понимая, отчего же она плачет — оттого ли, что у дочки такая неустроенная судьба, или оттого, что она сама, Галина Сергеевна, ничем не помогла эту судьбу облегчить. У людей все как у людей. Дети ее знакомых тоже кончали институты и оставались в Москве или, во всяком случае, не уезжали к черту на кулички.

Вот тогда-то она и написала Лиде, что хотела бы приехать к ней. Лида ответила, и в каждом слове было предостережение. Добираться очень трудно, дорога утомительная, но если ты так хочешь…

В Тайшете ей удалось быстро поймать попутную машину — быстро потому, что Лида писала: «Как увидишь грузовик или самосвал, вымазанный красной глиной, смело поднимай руку — это наш». Она остановила такой самосвал, доверху забрызганный ядовито-оранжевой грязью, и шофер охотно согласился подкинуть ее.

— Это очень далеко? — осторожно садясь, чтобы не запачкать пальто, спросила она.

— Совсем рядом, километров семьдесят пять.

— Ничего себе рядом!

— Это для вас, которые с запада, кажется далеко. А у нас в Сибири и тысяча километров не расстояние.

Шофер был словоохотливым парнем, и очень скоро Галина Сергеевна знала, что он здесь давно, с самого начала дороги, и женился тут же, и сынишка уже имеется двадцати трех дней от роду, а вот работать приходится круто.

— Это там, дальше, в горах еще ничего, а здесь хана. Возишь гравий, возишь, натягаешь его целую гору, а утром и нет горы. Вся в болото ушла. Вон в К., — он назвал разъезд, где жила Лида, — недавно бульдозер утонул.

— А мы не утонем? — стараясь шутить, спросила Галина Сергеевна.

— Я вас только до поселка довезу, — сказал шофер. — А дальше уже дороги нет, размыло. Да там доберетесь, до вашего разъезда километров пятнадцать, всего и делов-то.

Хорошо, что она взяла с собой высокие ботики.

Пока они ехали, Галина Сергеевна оглядывалась с тревожным любопытством. Потом мало-помалу это тревожное ощущение начало проходить и сменилось чуть ли не восторженным. Текла река, и было видно глубокое дно. Взрывом обрушило полгоры, будто огромным ножом разрезали гигантский каравай — и красно-желто-зеленые полосы породы оказались вставленными в белую снежную раму. Она никогда не видала лиственниц — здесь росли лиственницы, еще голые и по-весеннему черные, будто опаленные лесным пожаром. Внезапно Галина Сергеевна вскрикнула: через дорогу спокойно перебежала лисица и обернулась на машину.

— Что? — спросил шофер. — Никогда не видали, как воротники на воле разгуливают?

— Не видала, — призналась Галина Сергеевна.

— Это еще что! — сказал шофер. — Тут олени гуляют — вот красотища, я вам доложу! Держитесь крепче…

Он предупреждал ее всякий раз, когда нужно держаться крепче, и Галина Сергеевна судорожно хваталась за ручку, прикрепленную к щитку. Машину мотало отчаянно.

— Это еще что! — снова сказал шофер. — Мы еще на Большого Верблюда будем карабкаться — вот помотает, не дай бог! Там у нас все машины тренируются.

И Галина Сергеевна догадалась, что «тренируются» означает буксуют или еще что-нибудь в этом роде. Ее начало поташнивать, все красоты, восторгавшие ее, померкли, она с тоскливым отчаянием ждала этого Большого Верблюда и дождалась наконец.

С горы по дороге сбегала река.

Разбитая, размытая дорога прилепилась к горе, и над ней нависли тяжелые каменные глыбы. Машину кидало из стороны в сторону. Временами колеса срывались в глубокие колеи, и тогда самосвал начинал рычать, реветь и медленно съезжать вниз. Шофер переключал скорость, рев переходил в монотонный вой, и машина снова карабкалась вверх, навстречу потоку. А слева, из-под обрыва, торчали острые пики кедрачей, и казалось, свались машина — они проткнут ее насквозь.