— Вы не возражаете? Ничего, поскучайте немного без вашего ребенка…
Как-то вечером Лидочка, обняв названого отца, промолвила:
— Пусть твое официальное положение пособника служителей религиозного культа останется между нами. Я хотела бы тебя видеть профессором.
— Смотря по тому, каких наук?
— Хотя бы исторических.
— Трудно, Лидочка. Начнут расспрашивать. А я ведь на медные гроши…
— Тогда будь начальником главного управления.
— Какое же у нас в Краюхе главное управление? Может, инженером отрекомендоваться?
— Несолидно… Ну хорошо, будь заместителем председателя исполкома. Пакет, лечебные, персональная машина…
— Только не первым…
На второй год Лидия Петровна уже не поехала. То ли подвернулся архиерей, то ли настоящий первый заместитель, — кто разберет сложную женскую душу.
Лидочка из жизни Стряпкова ушла, но семена жажды славы и почета, посеянные ею, дали всходы и требовали усиленной подкормки. Отправившись на курорт в одиночестве, Кузьма Егорович долго в этом положении не пребывал — нашлась замена, если не полностью эквивалентная, то уж, во всяком случае, с небольшим изъяном, и по капризу судьбы с тем же именем — Лида. Бывший папаша стал дядюшкой и заодно директором крупного завода.
Лида номер два начала уклоняться от встреч через три дня. Тогда нашлась Генриэтта Карповна — по-семейному Гета. Однажды, поедая в кавказской закусочной шашлык, Кузьма Егорович увлекся и не заметил, какие пламенные взоры кидал на Гету худощавый посетитель местного происхождения с жгучими черными глазами. Подавая черный кофе, официант шепнул Стряпкову, что его просит зайти директор-распорядитель закусочной. Стряпков, оставив пиджак на стуле, пошел. За ситцевой занавеской стояли две бочки. Одна, в белом пиджаке, заговорила:
— Дорогой друг. Хочу с вами познакомиться. Вы очень хорошо у нас кушали, отличный у вас аппетит. Превосходный аппетит. Что вы еще желаете покушать? Есть настоящие греческие маслины. И, скажу по секрету, сациви, которое вы ели, — не сациви, а одно недоразумение. Хотите настоящее сациви?
Кузьма Егорович, польщенный вниманием и тронутый таким гостеприимством, поблагодарил и заявил, что пойдет посоветоваться с племянницей.
— Она у меня как козочка! Пощиплет травки — и сыта.
Но козочки уже не было, как не было и жгучего брюнета с модной прической. Не было и бумажника. Стряпков, сообразив, что его провели, бросился за ситцевую занавеску, как уссурийский тигр, у которого отнимают добычу. Бочка в белом пиджаке, щелкая на счетах, сказала:
— Не хочешь сациви? Ну, как знаешь. Что? Козочка сбежала? Не беда. Пощиплет травку — придет…
С тех пор Кузьма Егорович велений сердца слушаться не стал, а начал все обдумывать. Однако жажда славы не утихала. В погоне за этой легкомысленной особой Стряпков чуть-чуть не попал в какую-то шумную секту. Ее основатель — рыжий, здоровенный мужик — и впрямь предложил ему должность главного проповедника.
— Не жизнь, а малина, — соблазнял святой отец. — Помолимся-помолимся, а потом рванем к Авдотье…
Стряпков устоял, не поддался искушению.
И все-таки однажды на заре деятельности «Тонапа» сердце еще раз чуть не подвело его. Среди надомниц, выполнявших официально для горпромсовета, а по существу для «Тонапа» несложные операции по раскраске через трафарет газовых шарфиков, была Тоня Селиверстова. Сразу пригласить Тоню в «племянницы» Стряпков не решился — очень уж чисты были глаза у юной художницы. Но легкие, как дыхание ребенка, шарфики принесли «Тонапу» увесистый доход, и Стряпков решил отблагодарить рядовых тружениц премиями. И тут-то — вот оно, веление сердца! — он выдал Тоне двойную порцию — пятьсот рублей. Обрадованная Тоня поделилась радостью с надомницей Таисией Кротовой. При первом же взгляде на Кротову все догадывались, что этой тетке, во избежание серьезной, непоправимой ошибки, палец в рот класть не следует. А Тоня этого не учла. Кротова пришла выяснить обиду в горпромсовет: «Почему Тоньке пятьсот, а мне половину?»
К счастью, она нарвалась на самого Христофорова, и тот, поняв, в чем дело, немедленно доплатил разницу, соответственно убавив, понятно, дивиденд Кузьмы Егоровича.
Вот что значит поддаваться велению сердца!
С тех пор Стряпков окончательно подчинился разуму: все обдумывает, со всех сторон просматривает, взвешивает.
А сейчас он шагает по Центральной улице Краюхи, направляясь в исполком. Идет и размышляет, с чего начать беседу с Завиваловым.
* * *
Во дворе исполкома стояло разномастное стадо автомашин. Стояли как попало, без чинов и званий. Рядом с черным лимузином пристроился пыльный зелено-серый вездеход. Но больше всего было «Побед» — серых, кофейных и одна даже лиловая — собственная, принадлежащая заведующему отделением банка. Однако даже через густую краску проступал родословный поясок шашечек, — заведующий купил машину из выбракованных такси.
К исполкомовскому подъезду подкатила, сверкнув на солнце никелем, новенькая, цвета морской волны «Волга». Милиционер в белоснежном кителе отдал честь. Из «Волги» не торопясь вылез председатель потребсоюза Гончаров.
На нем, как всегда, был отличный костюм из светло-серого «метро», голубоватые, под цвет «Волги», туфли, кремовая шляпа из рисовой соломы — Гончаров слыл на всю Краюху законодателем мод. Когда над ним подтрунивали, он, нисколько не обижаясь, объяснял:
