Понаехавшие - [35]
Нет, ничего хорошего от этих инородцев ждать не приходится. Все выродки из приезжих, полячишки, жиды да извращенцы. Сил нет моих больше, продали все народное, подлинное, русскую идею и русский дух по миру пустили. Мелюзга, пустоцветы, щенки, сопляки. Пригрела Русь-матушка на груди своей змеюк, пригрела, ох, не то еще будет, искусают грудь ее, искусают, - так витийствовал приверженец Стасова и демократических идей, рассматривая только что вышедший первый номер «Мира искусства». Да, новое столетие открывается, и чем! Имена все: Бакст, Браз, Нувель, Нурок, Бенуа, - что уж тут и говорить-то. И деньги все достают от наших дур безмозглых, княгинь свихнувшихся, под полицейскую опеку их всех посадить надо. Раньше не то было: Перов Василий Григорич, Шишкин Иван Иваныч, Крамской Иван Николаич, Репин Илья Ефимыч… хотя этот на старости лет тоже, говорят, рехнулся, все с этими нувелями с нуроками заигрывает. Ну вот, понаделали недоумки - Мир искусства! - где искусство-то, дрянь одна. Обманщики, рвачи, пиявки. Продадут Россию, ох, продадут, выкресты поганые, продадут, разорвут на части, развратят и по миру пустят.
Ох, как правы они все были, от волосатого тавра до поклонника Стасова! Обсели Русь приезжие инородцы, дерут на части, рынки контролируют, наркотиками пичкают, развращают, растаскивают. А она, такая добрая, такая широкая, такая открытая, такая доверчивая, лежит себе, раскинулась широко, грустит лениво.
Дмитрий Ольшанский
Хозяин
История одного уплотнения
Лев Григорьевич был одним из первых комиссаров Советского правительства. Со всех концов земного шара собирались тогда в Москве коммунисты, чтобы помочь молодой Республике, сражавшейся в кольце фронтов. Его беззаветная преданность делу социализма и самоотверженная работа в условиях гражданской войны не забыты трудящимися. Каждый год пионерские и комсомольские организации возлагают цветы к дому, где жил и работал Лев Григорьевич.
«Памяти храбрых бойцов Октября». М., «Политиздат», 1967.
I.
Единственной ошибкой, которую Лева совершил в Москве, был отказ от вселения в Третий Дом Советов. Избежать всего, что за этим последовало, было уже невозможно.
Первая неделя, которую он провел в России после того, как пароход перенес его с Лоуэр Ист-Сайда в воюющую Европу, прошла для него в непрерывной беготне, в суете и растерянности, в чужом табачном дыму, от которого Лева то и дело начинал задыхаться. В Петрограде он не знал ни одного человека, кроме Билла Шатова, чьи лекции слушал когда-то в марксистском клубе на Бауэри. Но Шатов, как обьяснила ему не по годам надменная секретарша из Петросовета, уже десять дней как уехал национализировать волжский флот. Когда возвратится? Это решает лично товарищ Раскольников, в распоряжение которого он командирован. Можно ли увидеть ответственного за прием американских товарищей? К сожалению, вас сейчас вряд ли кто-то примет. Извините, у нас нет ни минуты. Не отвлекайте. Простите. Вот что, зайдите в комиссариат иностранных дел, там заведует такой матрос Маркин, он, кажется, любит гостей. Когда выяснилось, что и Маркин уехал налаживать волжский флот, Лева даже не удивился. В конце концов, с трудом проходя сквозь толпу в одном из липких и уже привычно неприветливых коридоров, он все-таки поймал за руку как будто бы не спешившего человека по фамилии Володарский. Разумеется, времени не было и у него - но на этот раз было сделано исключение.
С трудом выбираясь из длинного, грязно-зеленого пальто, в кармане которого уместилась книга с торжественным заглавием «Женщина и социализм», Лева повторял в уме свое заявление, а по правде сказать, небольшую речь, заученную еще месяц назад и до сих пор повторяемую в уме каждый день перед сном. Вдохновляясь примером великого классового сражения… хочу быть полезным революции и, в случае необходимости, смогу принести в жертву… еще с ранних лет, проведенных в царском реакционном Киеве, я готовил себя…
Он так разволновался, что начисто забыл, к чему именно готовил себя в реакционном Киеве. К тому же прорванный рукав никак не отпускал непослушную руку. Запутавшись, он все еще стоял перед вешалкой и сражался с пуговицами.
Маленький, весь какой-то копченый от табака Володарский рассматривал гостя со сдержанным любопытством.
Кое- как отправив пальто на крючок, Лева развернулся и скороговоркой понесся:
- Дело в том, что я, вдохновляясь примером великого…
Договорить ему не дали.
- Откуда же вы такой приехали? - строго спросил Володарский. Голос у него был сорван.
Лева осекся и медленно опустил руки, которые начали было помогать его торжественной фразе.
- Из Нью-Йорка, - ответил он и покраснел.
- Ах вот оно что, - криво улыбаясь, зашептал Володарский. - Ну а там, конечно же, Лоуэр Ист-Сайд?
Глаза его светились чем-то насмешливым и предательским.
- Да, сэр, - едва не выпалил Лева, только в последнюю секунду опомнившись.
Бесцеремонно разглядывавший чужака революционер был ужасно похож на полицейского, какие, бывало, останавливали его при входе в метро. Им нужно было дать хотя бы полдоллара, но именно столько у него всегда при себе и не оказывалось. Леве казалось, что еще одно слово - и Володарский примется обшаривать его карманы. Но вместо этого тот ушел куда-то в дальний конец кабинета, а когда вернулся, вручил Леве какую-то сложенную вчетверо желтую бумагу, и уже совсем другим, бесцветным, намекающим на чрезвычайную занятость голосом выговорил:
