Девочек-школьниц в сарае работало человек пять. Остальные поехали на грузовике за очередной порцией веток шелковицы — прожорливые черви обедали пять-шесть раз в сутки.
Черви шуршали и шуршали в зелёных листьях, девочки щебетали и щебетали, обсуждая всё на свете: последние деревенские новости, свои покупки, новые фильмы в клубе, вечер танцев…
Вошла бригадирша тётя Клава.
На её полном широком лице сияла улыбка. Девчонки стали приставать: что случилось? Тётя Клава отмахивалась, но молчала недолго. И рассказала: одну из юных её помощниц правление совхоза решило премировать за отличную работу путёвкой в санаторий на южный берег Крыма. Ах, южный берег Крыма, дикие скалы, чёрные кипарисы, тёплое лазурное море, белые кружевные здания, музыка, нарядные люди!.. Кому бы не хотелось попасть туда? Кто же получит путёвку?
Вы, конечно, догадались, что этой счастливицей оказалась Галина.
В изюмовский медпункт из дома Лукьяненок прилетел гонец, Шурец-Оголец… Встревоженная баба Катя послала его за Жанной. Но той на месте не оказалось — уехала в город получать медикаменты. Шурец с невероятной скоростью, поскольку в скважине работала помпа, воротился и доложил:
— Нету её.
— Кого? — простонала с кровати полыхающая заревом Юлька.
— Жанны. Докторши.
— Не хочу я докторши! Не хочу Жанны! — Юлька спряталась под простыню. — Слышите, баба Катя?..
Старушка недовольно и подозрительно покачала головой. Вот грех тоже… Надо же совета спросить?
В глубине души баба Катя не очень-то волновалась: во-первых, она заставила Юльку смерить температуру, а Шурца посмотреть градусник. Тридцать шесть и семь — жару нет. Во-вторых, баба Катя уже имела опыт с появлением подобных Юлькиным красных волдырей на соседских ребятишках. Но всё-таки лучше показать девочку «медицине».
И Шурец снова, проверив усердно поливавшую огород бабушки Авдотьи помпочку, по приказу бабы Кати унёсся из дома. На окошке медпункта он прилепил слюнями бумажку с печатными буквами: «ЖАНА ПРИХОДИ ЛУКЬЯНЕНКО П ЗАБОЛЕ…» Буква «П» означала Юльку. Шурец по привычке назвал её Помпой. А конца дописать просто места не хватило.
После этого уже по собственной инициативе он побежал в сарай за Галей. Тотчас в сарае раздался девичий хор:
— Иди, ступай, мы докормим! Юлька-Помпа захворала! Ступай шибче… Иди!..
И Галюха немедля припустила за братишкой к дому.
В Юлькиной комнате было спокойно. Негромко и не спеша, как ручеёк по мелкой гальке, журчал ровный голос бабы Кати. Она что-то рассказывала. Галя прислонилась к притолоке и стала слушать.
— Ты ляжь, прикройся; не ровён час, застудишься. Разъяснить тебе, с чего её так, не по-нашему, по-чужому прозвали — Жанной? Не от гордости. И не для того, чтобы людям пыль в глаза пустить — вот-де имя какое заковыристое придумали! Все имена хороши, были бы человеку понятны. Наши, русские, само собой, сердцу ближе… А случилось всё так…
Галя увидела в щёлку, что баба Катя пересела ближе к Юльке, в ногах кровати, сложила на коленях натруженные руки.
Историю, которую их бабушка собиралась поведать сестре, Галя знала наизусть. И всё равно слушала не дыша.
— Тогда тебя на свете ещё не было, А я, старая, хорошо помню. Было время страшное. Было, быльём поросло, да кто его перенёс, вовек не забудет. Одно слово — война! Что удивилась? И Крым под фашистом был, как и другие наши страдательные земли… И здесь, в Изюмовке, вражины стояли. Да… Вот и стали они в тот страшный год девушек наших себе в Германию угонять. Жанниной матери в это время годков… восемнадцать было, не больше. Прятали её родные, как и других, берегли, да разве убережёшь? Словом, собрали звери-ироды с Изюмовки, как сейчас помню, двенадцать самых здоровых, литых девчат — и на машину. Кто в чём был, с узелочками, в пальтецах — а зима лютая выдалась, — под материнские крики и слёзы в город увезли. Там в теплушки нетопленные погрузили — и к нашей границе, а дале через всю Германию в город Магдебур. Есть у них и посейчас такой город…
Баба Катя замолчала, и в комнате стало совсем тихо, только будильник монотонно тикал на комоде.
— Жанночки нашей мать — девушка из себя видная, толковая была, — мерно продолжала баба Катя. — Звали её Анюта. В этом самом Магдебуре попала она в лагерь. Кон-це-тра-ционный назывался чи как. Народу там было согнато — страшно сказать! С наших земель и с других стран, конечно. Да ты меня слушаешь? Не заснула?
— Слушаю, я слушаю, баба Катя, — горячим шёпотом отозвалась Юлька.
— Да… Поделили они, значит, в лагере девушек — кого на хозяев работать, батрачить по-старому, кого лес валить, кого уголь под землёй копать. Хорошей жизни ни у одной не было; что и говорить: враги кругом, чужбина… Жанны мать к лесорубам попала.
И что ты думаешь? Повстречалась она там с одним парубком, парнем, стало быть, не нашего происхождения, из страны Франции. Звали парня Жан. Имя французское. Хороший был человек, чудесный. По-нашему Жан — всё равно что Иван. Сколько же они с Аннушкой горя хлебнули, пока в лагере за проволокой сидели да голодных-холодных под конвоем лес их пилить гоняли, — словами не описать. Только молодые были, силёнки в них хоть и таяли, а жизнь сберегли. Короче тебе скажу: как стали наши войска фашиста гнать, как пошли на него стеной, удалось тем заключённым из города Магдебура в лагере побег устроить. Сколько-то человек погибли, навеки в проклятой земле остались, а сколько-то прорвались. И среди них наша изюмовская Анюта да дружок её верный, не покинувший, тот французский парень. Когда-нибудь тебе Жанна, дай срок, фотокарточку мамы своей с ним покажет… Да. Пробирались они долгие дни, страшные дни и попали на его родину. Ну-ка, который ей главный город, знаешь? — совсем другим, не напевным, как в сказке, а бойким голосом спросила баба Катя.
