— Юлечка, — помолчав, сказала тётя Дуся, а сыграла бы ты нам на своей гитаре! Телевизор чего-то неохота смотреть, надоел…
— Пожалуйста, — встрепенулась Юлька.
Она побежала в дом. Нарочно долго, словно настраивая струны, звякала ими в своей комнате, прислушиваясь: что же там делает Пётр?
Вышли они вместе — Юлька впереди, он позади. Гитара удобно висела на шее, позванивала сама собой. Пётр сел на скамью, облокотился о стол, задумчивый такой. Приладившись, Юлька тронула струны. Гитара, гитара!.. Сколько приносишь ты людям удовольствия, сколько можешь доставить радости в искусных руках! Юлькины руки вовсе не были искусными. Где уж! Без году неделя к инструменту прикоснулась. Но была Юлька музыкальной, а в эту минуту чуткой. И когда осторожно, робко начала перебирать струны, вспоминая выученную в Москве простенькую мелодию, и когда почти неожиданно для себя, боясь осрамиться, не фальшивя ничуточки, запела срывавшимся от волнения голосом слова какой-то английской песенки, словно сдула немудрёная эта песенка со всех членов семьи Лукьяненок остатки усталости и недавней тревоги. Юлька запела увереннее.
Странно звучали чужие слова. Но песня — она ведь всюду дойдёт к сердцу. Если хорошая, конечно…
И тётя Дуся в такт тихонько покачивала головой. И дядя Федя стал уже разглаживать усы. А Галюшка, вытягиваясь худеньким телом, жалась к сестре, словно старалась ей помочь. А Шурец бросил строгать, сидел с ножиком в руке. А баба Катя ласково смотрела на всех, изредка, по старческой привычке, проводя ладонью по подбородку…
Розы запахли сильней. Жасмин тоже. Только Пётр никак, ни одним движением не показал, что слушает Юльку с удовольствием. О чём он думал? Или вспомнил, как сам пел мальчишкой? Или она, Юлька, пела плохо, невыразительно?
— Молодчина, — сказал Пётр, когда Юлька, точно обессилев, уронила на колени руки. — Душевно исполняешь. За сердце берёт. Учиться бы тебе…
Даже в темноте засверкали её глаза!
— Давай ещё, — попросила Галя. — Давай нашу. Вместе споём. «Рябинушку» знаешь? «Течёт Волга…»? «Рушник»? «Я люблю тебя, жизнь…»?
— Знаю. Могу. Постараюсь…
— Валяй, — пробасил дядя Федя.
Ох и удивлялись, наверно, в этот тихий июньский вечер соседи Лукьяненок! Столько волнений и страха из-за коровки семья приняла, а сами музыку играют, песни поют.
И тётя Дуся… Откуда что взялось? Полно, всей грудью вдохнула она душистый воздух. Расправила плечи; распрямилась, словно скинула одним махом годков десять…
— Подтягивай, Петро, — показал глазами на жену дядя Федя.
Пётр с матерью запели в два голоса. Нет, не в два, а на два! Тётя Дуся, слегка откинув голову, выгнув шею, прикрыв серые глаза, выводила песню повыше, Пётр — пониже, в лад с матерью, глуховато, но сильно. Вот и дядя Федя включился низким, глубоким басом. А Галка… Она словно ловила подходящую минуту и тоже, взяв сторону матери, запела. Только звонче, задорнее.
Юлька лишь изредка касалась струн, изумлённая, почти потрясённая: «Тётя Дуся, ты же с первого звука изменилась лицом. Это же не ты сейчас поёшь, а какая-то чудесная незнакомка! И глаза твои не насмешливы, как всегда, и губы открыли подковки белых зубов…» Да, в этот вечер Юлька была счастлива. Особенным, светлым счастьем — за других.
Песня погасла. Стихла и гитара.
— Глядите! Глядите, спутники летят! Два! — Шурец, приплясывая на ступеньке, показывал на тёмное, запорошённое звёздами небо.
— Где? Где? — вскочила и Юлька.
— На Медведицу Большую смотри, — сказал Пётр. — Теперь на Полярную. Видишь, яркая… Верно, летят! Мы их здесь часто видим.
— А может, это самолёты?
— У самолётов огни цветные — красный, зелёный…
Несколько секунд все следили за движущимися светлыми точками. Они словно пробирались среди звёзд. Становились меньше, исчезли. В будке залаял Каштан. Привычный этот лай как бы разбудил всех.
— Спать-то когда же будем? — весело спросила тётя Дуся. — Ночь скоро минет.
— Племяннице спасибо, — сказал дядя Федя. — = Без мандолины твоей в жизни бы так не спели.
— Батя же! — вскрикнула Галюшка. — Это у Юльки гитара вовсе…
— А по мне, всё одно — мандолина, гитара… Пелось бы складно. Приятной всем ноченьки!
Довольно скоро все разошлись по своим комнатам. Тётя Дуся с бабой Катей, проведав перед этим, конечно, Дочку… И дом Лукьяненок погрузился в ничем больше не нарушаемую тишину.
В то ответственное, деловое утро, когда П + Ю + Г + Ш = ПОМПА проверяли, есть ли вода в скважине, Пётр произнёс не совсем понятные слова:
«Клапан ребята в парке сточить могут!..»
Юлька не придала им тогда особого значения. Ребята — они, что ли, с Галкой и Шурцом? Да, но при чём тогда парк?
Зато с необычайной важностью шагала она через два дня после выздоровления Дочки и сводного лукьяненского концерта по накалённому асфальту шоссе, ведущего от Изюмовки к городу.
В то памятное утро Пётр «сховал» неудачницу помпу снова под Юлькину кровать, переноску — в сарай. Сегодня же САМ вызвал Юльку под большой орех (Галки не было, она уже трудилась на винограднике), вырвал из записной книжки листок, начеркал что-то и ДАЛ НОВОЕ ПОРУЧЕНИЕ.
На листке было изображено карандашом нечто странное: две кривульки и масса цифр. От Юльки требовалось сходить в какой-то АВТОПАРК: «Недалеко, найдёшь!» Разыскать в слесарной какого-то Женю: «Спросишь у сторожа!» — и сдать ему «эскизик клапана». То есть эту самую страничку из записной книжки, с кривулями и цифрами.
