Помойник - [38]

— Ну а вообще, Володя, ты находил что-либо ценное в дядиной квартире?

— Ценное? Что ты имеешь в виду?

— Да что угодно.

— Как будто, нет, — нерешительно ответил я. — Так, по мелочам. Интерес, по-моему, представляют две-три картины, висящие в большой комнате. Но это под вопросом. Есть еще английский барометр и каминные часы. Желаешь, забери чего-нибудь себе.

— Спасибо, Володя. Но пускай эти вещи хранится у тебя. Как память о нашем дяде.

Мы вернулись в квартиру к скучавшим Татьяне и Гере. Все вместе попили чаю с зефиром в шоколаде и сушками, поболтали о том, о сем, и через полчаса сестра с мужем засобирались к себе домой. На прощание они пообещали вскоре приехать с повторным визитом.

Оставшись вдвоем с Татьяной, мы прибрали на кухне, посмотрели по телевизору очередной сериал и стали готовиться лечь спать.

— У меня поползли колготки, — трагическим тоном сообщила Татьяна, сидя на краю кровати. — Это моя последняя пара. Где теперь купить новые? Ума не приложу. В нашем магазине они не продаются.

— Поноси пока обыкновенные носки. Длинные, на резинках, — зевнув, посоветовал я. — Выглядеть, между прочим, будет весьма сексуально.

— Это ты привираешь. Убогость не может выглядеть сексуально. Но придется носить носки, коль нет другого выхода.

— Придется, Таня. Эти колготки уже не заштопать. У них на пальце дырка.

— Володя, у тебя прекрасная сестра, — сказала она без всякого перехода. — Да и Гера, сразу видно, что порядочный человек. К тому же у него есть хорошая черта. Он старается ни во что не вмешиваться. Но, я чувствую, обо мне у них сложилось не слишком лестное мнение.

— Заблуждаешься, крошка. Напротив. Ты им очень понравилась. Они рады, что мы стали жить вместе, — заметил я, поправляя под собой складку на простыне.

— Хочу тебе верить, — погладила она мое плечо. — Володя, ты меня любишь?

— Конечно.

— Слушай, а кем был твой дядя? Почему им все так интересуются?

— Кто все?

— К примеру, Гера. Когда вы с Шурой ушли в магазин, он расспрашивал меня о нем. Но что я могла ответить? Я сама ничего не знаю.

— Он был сторожем на мусорном полигоне.

— Всего-навсего, — разочарованно протянула Татьяна.

— По меркам жителей поселка — это завидная должность. В руках дяди была сосредоточенна большая власть. На полигоне все ему беспрекословно подчинялись. Ходят еще слухи, что он спрятал где-то мешок, а то и два, с деньгами и драгоценностями.

— Ну да! Славно было бы нам их найти, — мечтательно произнесла она.

— Естественно, — согласился я. — Тогда не пришлось бы тебе горевать по поводу порванных колготок. Мы купили бы их целый таможенный терминал. Только до его сокровищ много охотников.

— Понятно теперь, почему вокруг твоего дяди такой сыр-бор.

— Чтоб совершенно все прояснилось, добавь сюда и Помойника.

— Что еще за Помойник? — спросила Татьяна.

— Шут его разберет. Нечто вроде собаки Баскервилей на местный лад, — сказал я. — Это наш ответ сэру Артуру Конан Дойлу. Но Помойник круче. Изнеженная английская собака не выжила бы у нас на свалке. Ей, привереде, девонширские болота подавай.

— Как любопытно, — заметила она и, поколебавшись, поинтересовалась: — Может, мне сделать объявление? Скажем, что на территории вещевого рынка работает кафе «Привет», предлагающее вкусную и здоровую пищу.

— И дорого предлагает?

— Не очень.

— Хорошо, сделай это объявление. С удовольствием его послушаю, — заметил я, пододвигаясь к ней ближе на постели.

Но, несмотря на восхитительный голос Татьяны, меня быстро сморил сон. Однако, закрыв глаза, я успел подумать, что все вокруг ведут со мной какую-то непонятную игру. И Шура с Герой, и Татьяна, и продавщица Юля, и сосед Марек, и Генка Кривонос. У бомжей и у тех есть что-то свое на уме. Или я ошибался? Хорошо, если бы это было так.

Ночью мне приснился странный сон. Мне снилось, что на городскую свалку, подобно гигантскому спруту, опустилась ночь, опутав ее щупальцами непроглядного мрака. Не светила луна, скрытая за покрывалом плотных облаков. Иногда только вспыхивали то здесь, то там маленькие холодные огоньки. Дующий порывами свежий ветер разносил по полигону пьянящие запахи гниения и нечистот. Ночную тишину лишь нарушало едва уловимое дыхание завалов спрессованного мусора.

Наступила моя пора. Я любил ночь. Ночь была неотъемлемой частью моей сущности. Она придавала мне необычайную силу.

Я был Помойник.

Мои глаза прекрасно видели в темноте. Они различали даже самый мелкий и незначительный предмет, встречавшийся мне на пути. Мои движения были быстрыми и уверенными. Мое дыхание — легким и глубоким. Мне не было преград.

Я был хозяином этих мусорных просторов!

Я чувствовал в себе неистребимую злость, и не желал ее укрощать. Эта злость мне нравилась. Она грела меня изнутри, доставляя несказанное наслаждение. Она была такой же неотъемлемой частью моей сущности, как и ночь. Охотнее всего я вымещал ее на живых людях. Мне нравилось преследовать их. Настигнув же — мучить и терзать. Пока не начнет коченеть их обезображенная плоть.

Вот и сейчас я гнался за одним жалким человечком, который осмелился оказаться здесь ночью. Моя погоня будет долгой. Она будет изнурительной для человечка, выматывающей все его силы. И в какой-то момент он даже решит, что ему удастся спастись. Что он сумеет перехитрить меня, Помойника. Но напрасно. Просто я любил поиграть с людьми. Участь его была предрешена.