Помощница лорда-архивариуса - [8]

Вернувшись в комнату, я села у окна, закуталась в отсыревшее, пахнущее плесенью одеяло и задумалась о том, что делать дальше. Возвращение в общину виделось единственным выходом, но будущее при этом рисовалось настолько неприглядное, что хотелось завыть.

Давно, во времена покойного ныне старейшины Гилеада, послушникам дозволялось уходить на время в большой мир. Нынешний старейшина Уго был в этом вопросе непреклонен и покинувших общину обратно не принимал, клеймил с кафедры как отступников, брызжа слюной и потрясая руками над всклокоченной шевелюрой. Однако если Резалинда не врет, кто-то за мной приехал, искал меня. Выходит, Уго готов сделать для беглой послушницы исключение.

С одной стороны, мне есть куда вернуться. Однако я знала, что старейшина Уго согласится принять меня только в том случае, если стану одной из «духовных спутниц просветленного»; сейчас их было три, меня прочили в четвертые.

В Олхеймском Доме общины Отроков Света неукоснительно следовали древним заветам ее основателя, патриарха Акселя Светлосердного. Один из них гласил: «Пусть соединяются в браке равные и лучшие в познании Света, равные и лучшие по телесному и духовному состоянию и те, на ком нет отметин Тьмы, дабы их потомство приблизилось к Свету ближе, чем их родители».

Это означало, что прилежные послушники женились на прилежных послушницах, нерадивым доставались нерадивые, статным — статные, худосочным – худосочные и тому подобное. Ни один из обитателей общины не смел выбрать себе жену самостоятельно. Все брачные пары назначал старейшина. Некоторые счастливцы (или несчастливцы, как посмотреть) получали не одну, а две жены. Иногда браки заключались между не очень дальними родственниками. Надо сказать, никакими особыми достоинствами дети таких союзов не отличались. Послушников, чьи отцы, деды и прадеды строго следовали укладу Общины и по приказу старейшин женились на своих сестрах и племянницах, было легко узнать по скошенному лбу, вялому подбородку и легкому тугоумию. Но Община придерживалась старого Уклада, поэтому дикий обычай продолжал жить.

«Мы словно животные, от которых ждут отборного потомства, – сердился отец. – Хорошо, что я вовремя сбежал из Олхейма двадцать пять лет назад и встретил в Аэдисе твою мать. Ты – наглядное доказательство того, что самые лучшие дети бывают у пар, соединившихся по велению сердца».

Серьезнее всего старейшина подходил к выбору собственных духовных спутниц. В этом важном деле он руководствовался примерно теми же соображениями, что и опытный заводчик при закупке племенных кобыл.

Избранница должна быть выносливой, иметь крепкое здоровье и приятную внешность, преуспевать в практиках слияния со Светом. Просветленный старейшина Уго сам осматривал приглянувшихся ему послушниц. Больно щупал мускулы на руках и ногах, лез нечистыми пальцами в рот считать зубы. К счастью, со мной отец такого проделать не позволил: отходил старейшину костылем ниже поясницы, за что вскоре и поплатился.

Спутницы переселялись в дом старейшины и делили с ним постель. Новая, младшая спутница должна была беспрекословно прислуживать всем членам огромной семьи — ее главе, старшим спутницам, их детям. Все жены несли тяжелые многочасовые телесные и духовные послушания. В «гареме» царила строгая дисциплина, запрет на любые увеселения и проявления чувств.

Старейшина Уго начал присматриваться ко мне еще с той поры, как я достигла совершеннолетия. Заходил к нам домой, беседовал с отцом, расспрашивал сестер-наставниц о моих успехах. Частенько появлялся на занятиях и наблюдал, задумчиво теребя свою длинную жидкую бороденку заскорузлой дланью. Мне становилось не по себе. Острый взгляд неприятно царапал кожу между лопаток; от него было невозможно скрыться, как от назойливого слепня. И вот в прошлом году, на ежегодном празднике Сакрального Единения, старейшина Уго объявил о выпавшей мне высокой чести. Принуждать меня никто не собирался, но вскоре события обернулись так, что передо мной встал выбор: покинуть общину, чтобы зарабатывать на жизнь самостоятельно, или прийти в неуютное, угрюмое жилище Просветленного и его спутниц.

Выбор был невелик: либо страдать от голода и холода на улицах столицы, но свободной, либо в доме старейшины Уго — лишенной любых прав и даже собственного «я».

Никто из послушниц не стал бы задаваться таким вопросом, но мой отец, повидав мир и взяв в жены девушку из столицы, дал мне особое воспитание. «Еретик, — говорила сестра-наставница Анея. – И тебя вырастил еретичкой».

Впрочем, нынешнее неприкаянное положение, в котором я очутилась после ухода из Общины, сложно было назвать настоящей свободой – слишком высокую цену приходилось за нее платить.

Никто не стоял надо мной, некому было наказывать меня, некому было принимать решения, пренебрегая моими желаниями. Но для человека, непривычного к свободе, отсутствие хозяина становится тяжелым испытанием.

Права была Резалинда — к самостоятельной жизни среди мирян я была не готова. В защищенном мирке общины, при всех его тягостных ограничениях, у меня был дом и еда, я была окружена знакомыми и друзьями и всегда могла получить помощь или добрый совет.