Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью - [162]

— Недаром я всегда говорила: зачем дразнить тех, кого господь бог поставил над нами. Это всегда плохо кончается. Несчастье поразило моего сына, как молния поражает чересчур высокое дерево, превращая его в пылающий факел в ночи.

— Мама, я от тебя устала! — не выдерживала в конце концов Перпетуя. — Где это видано, чтобы господь бог ставил кого-то над кем-то? Это какой-то кошмар — то, что ты говоришь. А кошмары могут только присниться во сне, мама, наяву их не бывает.

— Ну вот, ты заговорила, как Ванделин.

Мальчик, которого родила Перпетуя, до того был похож на М’Барг Онану, что в Зомботауне его вскоре стали называть не иначе как «Комеса» — от слова «комиссар». Это прозвище обидело Перпетую, но не произвело никакого впечатления на Эдуарда — на удивление всем, он относился к Комесе, сыну, которого его жена зачала от его покровителя, с не меньшей нежностью, чем к Шарлю, чье сходство с его собственной персоной являлось для него предметом отцовской гордости.

Прошло уже, наверное, около восьми недель с того дня, как Перпетуя с двумя ребятишками вернулась в Ойоло, как вдруг стало известно, что с Замбо случился удар. Впервые после своей свадьбы Эдуард соблаговолил появиться в родной деревне, правда, на другой же день поспешил уехать.

* * *

Утешительные голоса, которые радиоволны тайно доносили из Аккры, после падения Нкрумы умолкли. Близился конец 1966 года, и, несмотря на ослепительно ясные солнечные дни, установившиеся за несколько недель до рождества, в сердцах и умах людей воцарился мрак. А тут еще разнесся слух о том, что преподаватель университета Бифанда — один из теоретиков и руководителей НПП, принадлежащий к молодому поколению борцов, — схвачен властями в тот момент, когда он пытался организовать партизанскую войну на юго-востоке страны, и наемники Баба Туры под командованием одного израильского офицера обезглавили его. Отчаяние толкало молодежь на всевозможные безумства, в стране царил пьяный разгул. «Так вот она какая, наша повседневность», — думал Эссола. Сколько раз он мучительно пытался постичь ее тайны — извечное стремление всех узников и изгнанников.

Несмотря на то, что она уже дважды стала матерью, Перпетуя ничуть не утратила своей привлекательности, напротив, с возрастом, сама того не подозревая, она обрела ту самую пьянящую красоту, секрет которой заключается вовсе не в туалетах или каких-либо иных ухищрениях, и сила ее была такова, что незнакомые люди, встречавшие Перпетую на улице, оборачивались и смотрели ей вслед.

Перпетуя так и не научилась одеваться, как истинная горожанка. Она не любила туфель на высоких каблуках, в них она чувствовала себя неловкой и слишком высокой, ей казалось, что она шагает на ходулях. Она редко надевала юбку и еще реже костюм, хотя сама отлично шила все это с помощью выкроек, которые покупала в большом центральном магазине. Правда, для того, чтобы добраться до центра, требовалось немало времени, и потому она решила ограничиться весьма скромной клиентурой, которую составляли немолодые женщины, не гнавшиеся за модой. Ее маленькое швейное предприятие — две машинки, одна мастерица и одна ученица — вполне удовлетворяло ее; к тому же Перпетуе принадлежала только одна машинка, другую она по-прежнему брала напрокат у Анны-Марии.

На Перпетуе обычно были полотняные туфли и простенькое, облегающее, довольно короткое платьице, открывавшее длинные прямые ноги, худоба которых резко контрастировала с ее соблазнительными округлыми формами. Анна-Мария приучила ее надевать лифчик, хотя деревенские женщины не имели привычки носить его, и потому грудь у них отвисала, точно дырявый бурдюк; с возрастом они становились плоскими, как доска. Шелковый платок на голове, открывавший лоб, непринужденная легкая походка, широкий красивый шаг, взгляд, исполненный невыразимой печали, — все это придавало Перпетуе ни с чем не сравнимую привлекательность, и мужчин влекло к ней независимо от их возраста. Однако их красноречивые взгляды оставляли Перпетую равнодушной. Поначалу обескураженные безразличием молодой женщины, они вскоре понимали, что это следствие преждевременной усталости, и оставляли Перпетую в покое. В Зомботауне, впрочем, как и во всем Ойоло, неприступность женщины ставилась на самую низкую ступень по сравнению со всеми прочими добродетелями. Перпетую просто считали женой двух мужчин.

Привыкнув читать в глазах молодых людей страстное желание, Перпетуя удивилась и почувствовала себя не слишком польщенной, скорее даже оскорбленной, когда заметила, что Зеянг, или, как его еще именовали, Вампир, ищет способа завязать с ней какие-то отношения. Он начал с того, что несколько раз заговаривал с двумя женщинами, когда те ходили за покупками в европейскую часть города, он предлагал Перпетуе отнести продукты, бегал менять им деньги, если у них не оказывалось мелочи, как-то пригласил их в бар, а затем усадил в такси и, поторговавшись с водителем, расплатился с ним на месте, приказав доставить женщин в Зомботаун. Не зная, видно, как избавиться от постоянного присутствия Анны-Марии, он подкупил мальчишку, который прислуживал в доме Перпетуи, и тот стал носить молодой женщине записки с неясными, но почтительными признаниями, приводившими Перпетую в замешательство. Предчувствуя беду или желая заставить молодого человека высказаться более определенно, Перпетуя вскоре пресекла все его попытки, запретив мальчишке брать записки у Зеянга. По словам Анны-Марии, порочная атмосфера, царившая в Ойоло в первые годы после провозглашения независимости, не могла не повлиять и на Перпетую, и после некоторых колебаний она в конечном счете пошла на эту связь, казалось отвечавшую ее давнишним желаниям. Эссола, узнав обо всем, не усмотрел в атом факте ничего предосудительного и решил, что дело здесь совсем не в испорченности Перпетуи, а в том, что она нуждалась в человеческом тепле после того мрака, в который вверг ее М’Барг Онана.