Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью - [14]

— Ах, Мор-Замба, милый мой братец, — отвечал ему один, — как некстати ты явился! Что тебе стоило попросить меня об этом месяцем раньше или месяцем позже? С какой радостью я бы тебя встретил! С каким удовольствием помог бы!

— Увы, бедный мой Мор-Замба, увы! — отзывался второй. — Последнее время, бедный мой братец, я чувствую себя совсем скверно. С тех пор как я перенес эту болезнь, мне кажется, что я никогда не стану по-настоящему здоровым. Если иной раз мне и полегчает, то ненадолго. Увы, бедный мой братец, увы!

— Сейчас я никак не смогу тебе помочь, — заявлял третий. — Но не беспокойся, я вывернусь наизнанку, но постараюсь освободиться и тотчас поспешу к тебе в лес. Так что начинай пока что сам и не беспокойся: я наизнанку вывернусь…

Отговорки нашлись у всех, кроме Абены, сына той самой женщины, которая сразу же прониклась к Мор-Замбе сочувствием. Больше того: мы знаем, что наши дети обменивались за его спиной столь оскорбительными замечаниями, что об этом теперь нельзя вспомнить без стыда. Вот что, например, заявил сын Ангамбы, и слова эти были встречены не порицанием, а одобрительным хихиканьем:

— Нет, вы только послушайте этого чужака! Мало того, что ему разрешили жить среди нас — он теперь хочет, чтобы мы построили ему дом! Короче говоря, норовит сесть нам на шею. С этими пришлыми всегда так: дай им палец, всю руку оттяпают!

Долгие месяцы, живя вдали ото всех, в лесной чаще, Мор-Замба и Абена не уставали возмущаться этим отступничеством; оно было единственной темой их разговоров. Рубя деревья, обтесывая стволы, готовя бревна и балки для будущей постройки или плетя солому для кровли, друзья часто прерывали работу, чтобы перекинуться словечком-другим, полными взаимной теплоты и единодушного снисходительного презрения к сверстникам, оставшимся в Экумдуме.

— А скажи-ка мне, братец, — восклицал Мор-Замба, — всегда ли экумдумская молодежь славилась столь похвальным пылом к созиданию? И таким поразительным чувством локтя? Вот бы послушать по этому поводу разглагольствования этого старого безумца Ангамбы!

— Ах, Мор-Замба, милый мой братец, — вторил ему Абена, поигрывая топором, — не говори мне об этих людях. Я с ними больше не знаком. Мне с ними нечего делать.

— Ты неправ, братец. С какой стати так на них злиться? Чем была бы жизнь без таких вот разочарований?

— Это была бы великолепная штука! Дивный сон!

— Ты хочешь сказать — пустая иллюзия.

Эта тема не давала им покоя и по вечерам, когда они ловили рыбу и жарили ее на костре, прежде чем улечься спать в сплетенном из веток шалаше. Она неотступно преследовала их и перебивала все остальные заботы, как горькая приправа перебивает вкус любого блюда.

— Знаешь ли, — начинал Абена, — мне кажется, не родись я в Экумдуме, я и дня бы не вытерпел с этими людьми.

— Иными словами, — отзывался Мор-Замба, — ты задаешь себе вопрос: с чего это я вздумал обосноваться именно здесь, среди вас? Ничего, когда-нибудь ты это поймешь.

— Я знаю, Мор-Замба, что ты живое чудо терпения и снисходительности. Но скажи-ка, неужели тебе ни разу не захотелось снова пуститься в путь, отправиться далеко-далеко и посмотреть, на что похожи другие люди?

— Когда-нибудь ты узнаешь и это.

— А вот я хотел бы, меня часто подмывает уйти отсюда.

— Тебя? Ты с ума сошел!

— Нет, правда.

Когда разговор доходил до этого, Мор-Замба неизменно давился от смеха и в заключение объявлял своему другу:

— Вечно ты преувеличиваешь, ты неправ, жизнь совсем не так печальна.

Когда в последнюю их ночь в лесу Мор-Замба в очередной раз упрекнул его в этом, Абена озадачил собеседника таким замечанием:

— Ты, Мор-Замба, утешаешь себя мыслями о добром старике, что тебя приютил. Ты рассуждаешь так: «Покуда в Экумдуме есть такие люди, как этот старик и другие, похожие на него, еще не все потеряно». Только вот что я тебе хочу сказать: твой благодетель одной ногой уже стоит в могиле, это скорее труп, чем человек. От их поколения скоро никого не останется. Всем будут заправлять разные выродки вроде Ангамбы.

— Ну и что?

— Ну и ничего. Посмотрим, как ты уживешься с ними в Экумдуме.

Им потребовалось немало дней, чтобы перенести заготовленный и обработанный строительный материал в укрытие на полпути к Экумдуму, и еще столько же — чтобы доставить все это к самому месту постройки. Мы и думать о них забыли, когда они снова появились в поселке, сильно исхудавшие, можно сказать кожа да кости. Нам сразу бросилась в глаза не только решительная перемена, происшедшая с каждым из них, но и то, как окрепла их взаимная привязанность.

С каждым их приходом мы видели, как растет гора бревен — свидетельство их труда, который казался под стать скорее каким-нибудь легендарным героям, чем обычным людям. По нескольку раз в день жители Экумдума окружали место стройки, чтобы без стеснения поглазеть на плоды этих поистине титанических усилий и выразить свой восторг в бесконечных восклицаниях. Два товарища стали символом энергии, дружбы и решительности; о них даже сложилось такое присловье: «Абена заодно с Мор-Замбой любую гору свернут».

Что же касается экумдумских парней, то они просто не знали, на что решиться: блеск подвига, совершенного двумя друзьями, бросил на них тень, поверг в замешательство; колеблясь между злопамятством и попытками к примирению, они то приближались к ним, то, не встречая их одобрения, отступали назад и втихомолку злословили по их адресу. Мор-Замба, чье великодушие не знало в ту пору никаких границ, стоял на том, что нужно помочь им искупить вину; для этого обоим друзьям достаточно было отметить свое возвращение в Экумдум скромным праздником и пригласить на него всю остальную молодежь. Того же мнения держался и добрый старец: опасно слишком долго томить наших ближних воспоминаниями о неприятностях, которые они нам причинили. Да и какое другое средство, кроме праздника, способно заставить позабыть о прошлых обидах? Однако Абена был против: он словно бы хотел сжечь все мосты, утверждал, что эти людишки недостойны того, чтобы тратиться на их угощение.