Помни имя своё! - [46]
Они ехали по дороге с твердым покрытием, видимо по бывшему скоростному шоссе. Поворачивали – и снова ехали. Потом – они остановились, его взяли под руки, и повели куда-то. Ступеньки… еще ступеньки. Они все время вели вниз, генерал считал их. Их было много. Метро! Они спускаются в метро!
Шахр-е-рей или Багершахр, может быть – одна из предыдущих станций. Они устроили штаб на станции метро! Интересно только – они знают про противопещерные бомбы у американцев? К тому же – тут станции мелкого заложения, не так, к примеру, как у русских или северных корейцев. Сам генерал – попытался бы организовать несколько кочующих штабов на автомобилях высокой проходимости или штаб в какой-нибудь больнице. Американцы не имеют право наносить удары по таким целям и в этом – их слабость…
Потом – с него сдернули колпак. Они и в самом деле были на станции метро, глубоко под землей. Нормального освещения не было, а вместо него были светильники, подвешенные к единому кабелю, протянутому непонятно откуда. Грязь, тени, вооруженные и безоружные люди. На обоих путях были поезда, белые с красными и синими полосами. Станция была довольно примитивной архитектуры, без изысков. Красные и желтые пластиковые сидения… часть из них выдрана, но часть – осталась. Желтые – для женщин, красные – для мужчин.
Полный бред.
И прямо посреди всего этого…
В Иране – особым спросом пользовались портреты имама Али, убитого злодеями на равнинах близ Кербелы, ныне принадлежащей Ираку. Это было что-то вроде икон у русских… в исламе вообще запрещены изображения человека – но тут они были. Имам Али был святой… в день его смерти люди выходили на улицу и истязали себя, резали, хлестали металлическими прутьями… лилась кровь. Здесь же – рядом со святым стоял скромно одетый, чем – то похожий на Али человек с короткой черной бородой и добрыми глазами.
Это был последний президент Ирана Махмуд Ахмадинеджад. Возможно, через лет двести кровавыми игрищами и парадами будут отмечать день смерти и этого шиитского святого…
Они замедлили ход перед висящим портретом, напоминающим всем иранцам то, что они должны помнить. Вот люди, которые отдали за вас жизнь! Вот люди, чьи раны все еще кровоточат, чья кровь вопиет об отмщении. Для иранцев – все это произошло как будто в один день, здесь месть живым за сотни лет назад умерших – в порядке вещей. Поэтому – зря американцы связались с этой страной, ох, зря связались…
Они сели в новенький, обтекаемый вагон метропоезда – и он тронулся…
– У вас все еще ходит метро? – негромко спросил генерал Шариф.
– Ходит. Американским собакам не остановить его! – ответил страж и выругался…
Поезд шел медленнее, чем обычно ходит метро – но все же шел. В одном месте – генерал заметил, как мелькнул свет – пролом от бомбы, движение восстановили, но бомба сюда уже попала. Они точно проехали Имама Хомейни – центральную станцию, на которой сходились все ветки Тегеранского метро. Они уже точно были на севере, то есть там, откуда они и прибыли. Сначала – генерал не понимал, почему это, потом понял: обманывают американские дроны. Тегеран, наверное – единственный крупный город, наблюдение за которым осуществляется круглые сутки.
Они вышли на какой-то станции на севере – генерал не знал, какой именно, если раньше все названия станций дублировались на английском, то сейчас кто-то не пожалел ни времени ни сил ни краски, чтобы все это замазать. В одном из служебных помещений станции – они переоделись, стражи спрятали все оружие в одну большую сумку. Если кто-то и следил за ними с дрона – то теперь отследить четверых мужчин, выходящих из одной из станций было бы за гранью, за пределами…
– Идете за Самедом – пояснил один из стражей – мы идем за вами. Не пытайтесь бежать.
– А если обстрел?
Страж усмехнулся
– Здесь не бывает обстрелов. Здесь живет слишком много жидов…
Люди – текли со станции и на станцию сплошным потоком. Эскалатор не работал, его ступеньки использовались как обычные лестницы. Генерал вспомнил Афганистан, Кабул восемьдесят шестого – точно такая же смесь военных и гражданских, страха и ярости, любви и надежды, боли и отчаяния. Это было разлито в воздухе, это нельзя было передать – можно было только почувствовать…
