Помета - [7]

כה

Я зашел в синагогу.

Внутри никого не было. Только свет, покой и аромат всевозможных цветов и веток, которыми благословенна Земля Израиля. Уже в вечернюю молитву Арвит я видел их запах – и сейчас тоже – каждый цветок и лист источали божественный аромат. Один парень, приехавший из города, где погибли все евреи, собрал вместе с женой цветы в полях вокруг квартала и украсил ими нашу синагогу – в честь праздника Шавуот, времени дарования Торы нашей – как было принято делать в том городе. А к полевым цветам добавили они розы, гвоздики и лавровые ветки из собственного сада.

Соберу слова святого языка нашего и сделаю для молитвенного зала корону Великолепия из свечей и цветов.

С потолка свисает "вечная свеча" – напротив Арон ha-кодеш и двух Скрижалей Завета на нём. Вокруг неё висят украшения из кипарисовых веток, луговиков и разных цветов. И поблёскивает свеча из-за зеленых листьев, белых, голубых и фиолетовых цветков. Собрались и пришли сюда все полевые цветы, растущие сейчас вокруг наших жилищ, чтобы украсить дом молитвы на Шавуот. Пришли с ними и цветы из наших садов.

Справа от Арон hа-кодеш стоит ковчег, на нем – обвитая красными розами менора. Шесть свечей горят среди роз. Они уже догорают, но все еще светят. Пока есть еще масло, стараются они освещать Молитву Израиля, идущую к Вратам Небесным.

Час бедствия для Яакова[50] и нужна нам поддержка.

Напротив шести свечей, на южной стороне, лежат поминальные свечи. Их количество огромно. Шесть миллионов евреев, погибших от рук гоим, сделали треть Израиля мертвыми, а две трети – сиротами, и нет еврея, у которого нет убитых среди родни. Светят поминальные свечи ровным светом и нет разницы – зажжена ли она по умершему своей смертью или убитому. На небесах конечно отличают свечки, как отличают души. Великой мудростью Своей Превечный избрал нас из всех народов и дал нам Тору и жизнь, но все-таки – зачем создал Он против нас людей, отбирающих наши жизни за то, что храним мы Тору Его?

כז

Сжалился надо мною Ашем и мысли эти оставили меня.

Но я продолжал думать о своем городе. Может ли такое быть, что город, заполненный Торой и жизнью, вдруг стирается с лица земли и все жители его, старики и дети, мужчины и женщины, погибают, город заполняет тишина – и нет в нем ни одной еврейской души?

Стоял я перед свечами и глаза мои так же блестели, но свечи были вперемешку с цветами, а глаза мои – вперемешку с шипами.

Закрываю глаза, чтобы не видеть смерть братьев моих, как их пытают и убивают.

Но была и другая причина, по которой я закрыл глаза – тогда я становлюсь как бы хозяином Мира, и вижу то, что очень хочу видеть.

Итак, став хозяином Мира, воззвал я к своему городу, чтобы он, и все его жители, и все его молитвенные дома предстали предо мной.

Я увидел каждого, приходившего на молитву – в каждом месте, где сидел и учился – он, его сыновья, зятья и внуки. Разница была лишь в том, что один молился в Старом бейт-мидраше, а другие – в остальных синагогах и бейт-мидрашах, но у каждого было там свое постоянное место.

כח

Расставив по местам каждого посетителя Старого бейт-мидраша, пошел я по остальным домам молитвы в моем городе.

И там я сделал то же самое, и предстал перед каждым человеком и перед каждым его сыном, зятем и внуком. Не пропустил я ни одного святого места и ни одного жителя. Не силою памяти сделал, но силою синагог и бейт-мидрашей сделал, ибо они предстают перед входящими, а входящие – пред Тем, кто делает их живыми после смерти. Я был среди них, будто настало Воскрешение из мертвых.

Велик День Воскрешения из мертвых.

Испробовал я каплю того Дня, вдруг очутившись среди погибших, но живых земляков, синагог и бейт-мидрашей. И если бы не онемел, то спросил обязательно: что говорят Авраам, Ицхак, Яаков и Моше обо всем, что выпало на долю этого поколения.

Я стоял пораженный и смотрел на земляков, а они смотрели на меня и в глазах их – ни намека на удивление. Все были грустны, кроме одного старика, на устах которого играло подобие улыбки. Мне показалось, что он шептал "АРИБЭР ГИШПРИНГЭН…" – "ПЕРЕПРЫГНУЛИ через этот мир печали". Это выражение встречается в "Беседах рабби Нахмана из Браслава"[51], где рассказывается об одном Лембергском магиде, который в минуту смерти щелкнул пальцами и сказал – "ухитрился таки я перепрыгнуть через этот мир печали". И по душе были эти слова рабби Нахману.

כט

Постепенно жители моего города стали исчезать.

Не стал я следовать за ними, ведь не способна человеческая мысль попасть туда, куда они уходили. А даже если и была бы способна, зачем мне их останавливать и сбивать с толку почем зря?

Остался я один и вернулся в дни юности своей, когда все были еще живы, когда Слава Святого, благословен Он, гремела в домах молитвы, когда старый хазан в Большой синагоге шептал "Швия ания" и не переворачивал страницы древнего молитвенника, на которых стерлись многие буквы от старости и слез многих поколений хазанов. Знал старый хазан наизусть все пиютим, да освятит Ашем его удел в Ган-Эдене, и Слава Всевышнего, вместе со Скорбью Израиля, возносилась из уст его.

ל

Напишу его портрет.

Высокий и прямой, с белой бородой, с глазами цвета голубоватых страниц Славутского махзора