Помета - [2]
Такими детьми были заполнены все синагоги моего города. Здоровыми и красивыми детьми.
Сейчас все они мертвы.
Рука врага уничтожила всех, никто не выжил и не спасся, а если кто и остался в живых, то он во власти гоим, воспитывается ими и дай-то Бог, чтобы не присоединился к рядам ненавистников наших.
Те, о ком написано: "и поднял вас на крыльях орлиных, и принес вас ко Мне"[11]отданы под чуждую власть, разгромлены и растоптаны ногами чудовищ в человеческом облике.
ז
Хотя в Субботу и праздники "маарив"[12] начинают раньше обычного, в Шавуот начинают вечернюю молитву с выходом звёзд, ибо если начнут раньше и примут святость праздника – отсчёт сорока девяти дней[13] будет неполным, а в Торе сказано: "семь суббот, полными будут они"[14].
Окончив "минху"[15], люди сидели и ждали начала "маарива", переговариваясь между собой, а дети стояли удивленные и зачарованные. Конечно, я понимаю, что мои слова вызовут улыбку, но всё-таки я их произношу. С наступлением праздника дарования Торы, с этими детьми происходит то же самое, что в такой же вечер произошло с их душами, стоявшими у Горы Синайской.
Пока одни разговаривали, а другие стояли и удивлялись, наступило время вечерней молитвы.
Габай[16] постучал по столу и хазан[17] встал у ковчега. После короткой молитвы, в ходе которой не было ни пиютим, ни "И возгласил Моше назначенные поры Господни..."[18], все друг друга поздравили и благополучно разошлись по домам.
ח
Вернувшись домой, я благословил жену и детей.
Молча стоял я, торжествующий, на своей земле, со своей женой и детьми, когда в это время многие сотни тысяч евреев убиты, зарезаны, сожжены и погребены заживо, а те, кто еще живы, блуждают в полях и лесах или сидят в землянках.
Я склонил голову перед этой Землёй, Землёй Израиля, на которой построен мой дом, стоящий в саду, среди деревьев и цветов, и произнес стих "и жива будет душа моя благодаря тебе"[19]. После этого сделал Кидуш, сказал "шеихияну"[20], отпил вино из бокала и дал отпить жене и детям. Не разбавил я вино слезами, что непросто для человека, чей город ушел из этого мира.
Я совершил омовение рук, благословил хлеб и дал всем по куску от чудесных халот, испеченных в форме, напоминающей Скрижали Завета, принесенные Моше с Небес.
По обычаю Израиля: если хлеб – от Земли, форма его – c Небес.
Сидели мы на праздничной трапезе, встречая Шавуот, и на столе были плоды нашей Земли, которую мы обрабатывали своими руками. Придя сюда, мы нашли Её неухоженной, нетронутой с того дня, как сыны покинули Её, а сейчас эта Земля плодоносит, на пользу хозяевам и всем нам.
Даже все традиционные на Шавуот молочные продукты были из молока коров, пасущихся неподалёку от нашего дома. Благословен человек, на чьем столе лежат плоды из ближних мест, а не из дальних, ибо все близкое – близко к изобилию. И хотя Шломо, благословляя "жену радетельную"[21], говорит "приносит хлеб свой издалека", в дни Шломо все было иначе. Властвовал Шломо над всем и каждым, богатырем был, а жена подобна мужу была. Были "жены радетельные" в Израиле, оставляющие для слабых приносить "близкий хлеб", а сами старались и приносили хлеб издалека. В наше время, когда Земля стала карликом, а жители думают лишь о заработке, пусть лучше будет "ближний хлеб", чем "дальний"!
ט
Хороша была трапеза, что послала нам Страна, и хороша Страна, дающая жизнь жителям её.
С наступлением праздника Ерушалаим вздохнул свободно после злых хамсинов, властвовавших над ним с самого Песаха. Стало ощущаться приятное дуновение с моря и пустыни, а в нашем квартале к этим двум ветрам добавился третий – из небольших садов, посаженных жителями вокруг своих домов. Наш дом тоже стоит в саду, где растут кипарисы и сосны, а под ними лилии и георгины, "ноготки" и "львиный зев", бедренцы, хризантемы и колокольчики. Обычно кипарисы и сосны не позволяют расти возле себя никаким растениям, но в нашем саду эти деревья отнеслись благосклонно к цветам и травам, помня труды наши во время, когда они были еще ростками.
Последним жертвовали, но сажали деревья и поливали их, и берегли нежные побеги от злых пастухов, гнавших свои стада через наши сады. Теперь стали ростки большими деревьями, дающими нам тень от солнца, ветви для кущей в Суккот и для украшения дома на Шавуот, чтобы прикрыть стены в память о Синайском Откровении. Так делали и в моём городе, когда я был ребенком, но там ветви большей частью были из садов гоим, а я взял их из своего сада и цветы собрал меж своих деревьев.
И добавили они аромат и приправу к нашей трапезе.
י
Сидели мы дома с женой и малыми детьми.
Все в нем говорило о празднике – и мы, и наряды наши. Одеты мы были во все новое, специально пошитое к празднику. Ибо праздник – Богу и нам, а мы чтим праздник наш как только возможно, дорогими яствами и новыми платьями. Отец Небесный чтит праздник, давая нам силу радоваться.
Смотрел я на своих домашних, и охватило меня желание рассказать им про обычаи моего города. Правда, мой город умер, а кто в нем не умер – похожи на мертвецов. Но прежде, чем пришел враг и всех убил, город был полон жизни, счастлив и благословен. Можно ли рассказать про все обычаи его? Расскажу о некоторых, а так как праздник Шавуот сейчас, расскажу об обычаях Шавуота.
Роман «Вчера-позавчера» (1945) стал последним большим произведением, опубликованным при жизни его автора — крупнейшего представителя новейшей еврейской литературы на иврите, лауреата Нобелевской премии Шмуэля-Йосефа Агнона (1888-1970). Действие романа происходит в Палестине в дни второй алии. В центре повествования один из первопоселенцев на земле Израиля, который решает возвратиться в среду религиозных евреев, знакомую ему с детства. Сложные ситуации и переплетающиеся мотивы романа, затронутые в нем моральные проблемы, цельность и внутренний ритм повествования делают «Вчера-позавчера» вершиной еврейской литературы.
Представленная книга является хрестоматией к курсу «История новой ивритской литературы» для русскоязычных студентов. Она содержит переводы произведений, написанных на иврите, которые, как правило, следуют в соответствии с хронологией их выхода в свет. Небольшая часть произведений печатается также на языке подлинника, чтобы дать возможность тем, кто изучает иврит, почувствовать их первоначальное обаяние. Это позволяет использовать книгу и в рамках преподавания иврита продвинутым учащимся. Художественные произведения и статьи сопровождаются пояснениями слов и понятий, которые могут оказаться неизвестными русскоязычному читателю.
Сборник переводов «Израильская литература в калейдоскопе» составлен Раей Черной в ее собственном переводе. Сборник дает возможность русскоязычному любителю чтения познакомиться, одним глазком заглянуть в сокровищницу израильской художественной литературы. В предлагаемом сборнике современная израильская литература представлена рассказами самых разных писателей, как широко известных, например, таких, как Шмуэль Йосеф (Шай) Агнон, лауреат Нобелевской премии в области литературы, так и начинающих, как например, Михаэль Марьяновский; мастера произведений малой формы, представляющего абсурдное направление в литературе, Этгара Керэта, и удивительно тонкого и пронзительного художника психологического и лирического письма, Савьон Либрехт.
Множественные миры и необъятные времена, в которых таятся неизбывные страдания и неиссякаемая радость, — это пространство и время его новелл и романов. Единым целым предстают перед читателем история и современность, мгновение и вечность, земное и небесное. Агнон соединяет несоединимое — ортодоксальное еврейство и Европу, Берлин с Бучачем и Иерусалимом, средневековую экзегетику с модернистской новеллой, но описываемый им мир лишен внутренней гармонии. Но хотя человеческое одиночество бесконечно, жива и надежда на грядущее восстановление целостности разбитого мира.
«До сих пор» (1952) – последний роман самого крупного еврейского прозаика XX века, писавшего на иврите, нобелевского лауреата Шмуэля-Йосефа Агнона (1888 – 1970). Буря Первой мировой войны застигла героя романа, в котором угадываются черты автора, в дешевом берлинском пансионе. Стремление помочь вдове старого друга заставляет его пуститься в путь. Он едет в Лейпциг, потом в маленький город Гримму, возвращается в Берлин, где мыкается в поисках пристанища, размышляя о встреченных людях, ужасах войны, переплетении человеческих судеб и собственном загадочном предназначении в этом мире.
Одна из самых замечательных повестей Агнона, написанная им в зрелые годы (в 1948 г.), обычно считается «закодированной», «зашифрованной» и трудной для понимания. Эта повесть показывает нашему читателю другое лицо Агнона, как замечал критик (Г. Вайс): «Есть два Агнона: Агнон романа „Сретенье невесты“, повестей „Во цвете лет“ и „В сердцевине морей“, а есть совсем другой Агнон: Агнон повести „Эдо и эйнам“».
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.