Поместье. Книга II - [21]

— Спасибо большое!

— Не за что, — тихо сказала Дишка, и ее круглое, бледное лицо залилось краской.

Дишка Цудеклу не понравилась, она показалась ему слишком толстой. Но здесь была и другая девушка, ее младшая сестра по имени Ханеле. У Ханеле было белое личико, веселые глаза и вьющиеся волосы. Когда она улыбалась, у нее появлялись ямочки на щеках. Она была выше и подвижнее сестры. Ханеле тоже смущалась, но при этом поддразнивала других, и Малкеле уже не раз повторила, что пожалуется отцу. Она напомнила Ханеле, что та как-никак младшая дочь, как говорится, «выскребок». Женщины якобы секретничали, но так, чтобы Цудекл все слышал. Они немножко красовались перед ним, показывали свои знания законов и святого языка. Выбранив Ханеле, Малкеле поцеловала ее в чепчик.

— Сперва Дишку, а потом, даст Бог, и тебя пристроим.

— Мама, ну что ты!

— Гляньте только, как покраснела!

— Ничего я не покраснела!.. — И Ханеле высунула кончик розового язычка.

— А ну, тихо! — прикрикнул реб Исруэл.

— Свекор опять проигрывает?

— С этим парнем шутки плохи, хорошо соображает.

— Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы! — сплюнула Малкеле.

— Да, тут уже ничего не поделаешь, — протянул реб Исруэл, глядя на доску.

— Еще можно спасти партию, — возразил Цудекл. — Если реб Исруэл хочет, я покажу.

— И как же? Ну, покажи.

Реб Исруэл и Цудекл поменялись местами. Казалось бы, для белых позиция была безнадежной, и Цудекл напряженно думал, накручивая на палец пейсу, но через несколько ходов отыграл-таки ладью. Зрители не смогли сдержать восторга. Женщины смеялись и падали друг дружке в объятья. Реб Исруэл поднял седые брови.

— Тут все против меня! Полон дом врагов. Куда же лучше королем отойти?

— А где тут король? Это? — спросила Ханеле.

— Это ферзь, — объяснил Цудекл.

— Ферзь? А королева где?

— Ферзь — это и есть королева.

— А чем она от короля отличается?

— Король больше, и у него корона.

— У королевы тоже корона.

— Но не в шахматах.

— Долго ты будешь мне мешать, коза? — рассердился реб Исруэл. — Корона-шморона, королева-шморолева. Как же походить-то? С этим парнем лучше не играть.

— Дедушка, можно, я тебя поцелую?

Реб Исруэл строго посмотрел на внучку.

— Потом! Разбаловалась тут!

— Нет, дедушка, сейчас!

— Малкеле, убери ее с глаз моих.

— Один разочек!

— Потом, я сказал!

— Ну пожалуйста.

— Нет.

— Вредный!

И Ханеле, подскочив к деду, принялась целовать его в лоб, щеки и седую бороду. Она чуть не опрокинула доску. Женщины смеялись до слез. Одна фигура упала, Цудекл наклонился и поднял ее с пола. Реб Исруэл встал.

— Не могу я играть, когда так шумно.

— Реб Исруэл сдается?

— А что, есть выбор?

Вошла служанка Кайла.

— Цудекл, тебя бабушка зовет.

— Иду!

Иска-Темерл сидела над книгой, на носу очки, в руке платочек. На столике стояли графинчик вина и поднос с нарезанным бисквитом.

— Бабушка, звала?

— Садись.

— Бабушка, что случилось?

— Цудекл, ты не должен сидеть в гостиной с женщинами.

— Мы с реб Исруэлом в шахматы играли.

— Реб Исруэл у себя дома. Ты сын ребе, у нас полно недоброжелателей, им только дай повод что-нибудь сказать…

— Но я же ничего не сделал.

— Все равно так нельзя. Твой отец — маршиновский ребе… Не перебивай! Хочу у тебя кое-что спросить.

— Что, бабушка?

— Тебя сговаривают с Дишкой, старшей. Что ты об этом думаешь?

— Не знаю.

— Цудекл, твой отец, дай ему Бог здоровья, великий человек, но он немного не от мира сего. Твоя мать еще слишком молода, она ненамного тебя самого старше. Ты у меня умница, чтоб не сглазить. Понравилась тебе Дишка или нет? Говори смело. Я никому не скажу.

— Младшая, кажется, поумнее…

И Цудекл покраснел до ушей. Иска-Темерл кивнула головой.

— Что ж, ты прав. И покрасивее. Не хочу грешить, но Дишка уж очень толстая.

— А сколько лет младшей?

— Ханеле? Твоя ровесница.

Цудекл посмотрел на бабку большими черными глазами.

— Да, бабушка, — сказал он, немного помолчав.

— Ну, сокровище мое, иди-ка позанимайся. Никто тебе плохого не сделает, бабка не позволит…

Глава IV

1

Варшавская пресса во всех подробностях расписала преступление Люциана: и как он пытался обокрасть Ходзинского, и как привел Касю к Бобровской, и как потом оставил жену и детей посреди праздничной трапезы. Фелиция чувствовала, что ей осталось недолго. Человеческие несчастья — хлеб газетных писак, вот они и старались вовсю, не брезгуя даже ложью. Старинный польский род был опозорен. Фелиция спрашивала себя: неужели это христианская страна? Все радовались ее унижению: полицейские, следователь, прокурор и даже прислуга, которую Фелиция кормила и одевала. Марьян терял пациентов. Хелена писала из Замостья, что детям стыдно появляться в гимназии. Фелиция целыми днями плакала, запершись в будуаре. Она стала ходить в другой костел, где ее никто не знал, и часами, преклонив перед Богородицей колени, изливала свою несчастную душу.

Аппетит и сон пропали, Фелиция стала вялой и апатичной. Марьян пичкал ее лекарствами, но от них становилось только хуже. Он и сам заметно похудел, ссутулился. Ему пришлось раздать адвокатам авансы и оплатить похороны дворника. Заработок упал, накопления подходили к концу. Фелиция считала, что ее смерть будет для мужа освобождением, и просила Бога скорее забрать ее к Себе. Ведь она, Фелиция, только мешает Марьяну. Она слишком слаба, чтобы удовлетворять его мужские потребности, она не может родить. И теперь она так его скомпрометировала. Фелиция была готова уступить место какой-нибудь молодой и красивой женщине, которая сделает Марьяна счастливым.