Ползущие - [30]

Берт наблюдал, как волна гоняет по пляжу большую кучу пластмассового мусора. Тора хватил бы удар, если бы он видел, во что мы превратили эту планету, – думал он. – А на самом деле…

Опять зазвонил телефон. Берт вздохнул и поднялся, чтобы взять трубку.

– Да?

– Берти!

У Берта опустились руки.

– Привет, Эррол!

– Вы только послушайте, с каким энтузиазмом он произносит мое имя! Я не вовремя?

Значит, какое-то чутье у него все же есть, – с удивлением отметил Берт.

– Нет-нет, просто у меня вечером занятия. Я как раз собираюсь уходить.

– Пре-е-екрасно! А как насчет того, чтобы собраться и навестить нас? Рождество в Коннектикуте, а, Берти? – И Эррол запел, подражая Бингу Кросби: – «Рождество-о-о-о! И снег, и лед… лед, лед. Тра-та-та, тари-та-та…»

Хотя Эррол и был – Господи, помоги нам, грешным, – писателем-фантастом, но помешался он вовсе не на фантастике, а на старом кино.

– Ты что, хочешь пыткой выбить у меня согласие? – ухмыльнулся Берт и громко вздохнул.

– Зато ты сможешь издеваться надо мной все рождественские каникулы, – отозвался Эррол. – Я оплачу билет на самолет.

– Обойдусь.

Тут Берт отвлекся, потому что соседка вдруг громко закричала:

– Долбаные сволочи! Вы не посмеете… – И что-то еще, но уже неразборчиво.

Берт снова прислушался к звукам в трубке.

– Эррол, если я решу лететь, то выберу подходящий тариф. – Несмотря на скептический настрой, он был тронут: Эррол так хотел, чтобы брат приехал, что даже предложил оплатить билет, а ведь он бывает скуповат. Может, ему действительно одиноко? Конечно, у него есть жена и эти его дети… Но у нее вечная мина терпеливой мученицы и грустная, всепрощающая улыбка. А детям на самом деле плевать на отца, разве что он не явится посмотреть, как они играют в футбол. Тогда на их лицах возникает обезьянья версия мамашиной мученической улыбки. – Я попробую приехать. – Берт услышал, как на парковке жилого комплекса взревела полицейская сирена, потом ее выключили, и она замолчала, тоскливо взвыв напоследок. Наверное, копы в конце концов явились за полусумасшедшей соседкой. Он искренне надеется, что у нее все в порядке.

Эррол все лопотал в трубке, что-то спрашивал.

– А как на личном фронте, старина? «Старина» – не в смысле, что пора принимать виагру. Ха-ха. Встречаешься с кем-нибудь?

– Эррол! На небесах, должно быть, что-то напутали. Ты – настоящая еврейская мамаша, а тебя засунули в шкуру мужика.

– Нет, правда, почему ты не женишься? Еврейские мамаши, кстати, обычно бывают правы, старина. Послушай, я тут кое-кого присмотрел. Хочу, чтобы вы познакомились. Конечно, я понимаю, она живет в Хартфорде, ты – на Западном побережье, но я вот что тебе скажу, я тут пообщался с профессором Шиммерингом из Коннектикутского университета, он считает, прошло достаточно времени, та история быльем поросла, ты мог бы вернуться.

– Да не желаю я возвращаться! Я и жилье себе здесь купил.

– Ну, ты легко продашь свою хижину.

– Эррол, ты – младший брат, это я должен тебя наставлять, что делать. Ты перепутал роли.

– Продай свое бунгало, возвращайся сюда, начни снова работать в университете. Разумеется, и ты, и я помним, что тебя оттуда уволили, но большинство этих ребят уже ушли. Думаю, у тебя есть шанс получить кафедру скандинавской мифологии.

Берт заколебался. Соблазнительно, конечно. Но маловероятно.

– Нет, Эррол. Я сжег мосты. Обозвал их всех фашистами. А они, к несчастью, вовсе не фашисты. То есть, я хочу сказать, «к несчастью», потому что иначе бы меня реабилитировали. Конечно, они все – дружки Билла Бакли, а на самом деле – обыкновенные консерваторы. Я выглядел настоящим психом.

В дверь соседки позвонили. Берт услышал, как молодой женский голос выкрикнул:

– Нет, нет! Сюда нельзя! Я знаю, кто вы. Я не буду, не буду…

– У моих соседей неприятности с полицией, – пробормотал в трубку Берт.

Эррол увидел в этом еще один довод в пользу своего предложения.

– Вот видишь! У вас в Калифорнии сплошь психи. Иногда ты и сам чудишь. Например, с женщинами. Иногда мне даже кажется, что ты решил остаться холостяком из-за каких-то политических убеждений. Послушай, старина, женатые мужики дольше живут.

Я просто не хочу вести спокойную, ничтожную жизнь вроде твоей, – подумал Берт, но вслух произнес другое:

– Я просто не могу строить отношения с женщинами, которые мне встречаются. Если они не полные пустышки, то помешаны на карьере. И вряд ли тебе удастся снова втянуть меня в дискуссию на эту тему. Я горжусь, что по-прежнему остаюсь холостяком, уже немолодым, и давай с этим покончим. Может, я и приеду на Рождество. А сейчас мне надо идти, старик. Работа, знаешь ли. Спасибо, что позвонил. Я завтра перезвоню.

Берт повесил трубку и опять посмотрел на чаек. Они ныряли за плавающими в океане отбросами.

И тут Дерри – с белыми, как кость, волосами, темной кожей и пирсингом в носу и губах – вывалилась из задней двери дома и бросилась бежать вдоль пляжа. На ней была лишь длинная футболка, не вполне прикрывавшая зад. Короткие смуглые ноги с силой колотили по песку, унося девушку от преследователей. Она споткнулась, упала, в нее вцепились двое полицейских из Квибры. Один взглянул на Берта, Улыбнулся и успокаивающе покачал головой.