Полюшко-поле - [2]

"Сам" - секретарь райкома Стогов - наезжал к ним редко. Не потому, что на подъем был тяжел, а потому, что дорога к ним дальняя - кружным путем сто верст. Да и не каждое лето проехать можно - тайга. А напрямик, через переправу, ездили из районного начальства только уполномоченные, - тут верст пятьдесят, не более. Добросят их до переправы, нанаец Арсе перевезет через Бурлит, а там подвода или грузовик - и газуй до самого Переваловского. На перекладных, стало быть. "А этот на "газике". Видать, сам..."

Но Егор Иванович ошибался. Приехал второй секретарь, Песцов Матвей Ильич. Заехал он в Переваловское не то чтоб попутно, но и не самоцельно. "Будешь возвращаться из Зареченской МТС, заверни-ка в Переваловское. По морозу проскочить можно, - напутствовал его Стогов. - Разберись-ка, что у них с картошкой..." Ездил Матвей на закрытие Зареченской МТС. "Это бельмо на глазу убрать надо", - говаривал Стогов. Все МТС в округе распустили два года назад. А эта все еще держалась. И вот - убрали.

В правлении, тесно заставленном столами и скамейками, Матвей застал трех колхозников и все допытывал, как поморозили картошку. Отвечали ему односложно, туманно, вкось:

- Мороз что медведь - то поздно ляжет, то рано...

- Река ноне дымилась - быть снегу...

- А по морозу да по снегу можно в дырявой кузнице работать? спрашивал, в свою очередь, сухонький старик с барсучьей бородой - белой по щекам и черной под усами. - Ты ступай на кузницу, посмотри.

- А вы кузнец? - спросил старика Песцов.

- Был кузнецом, стал начальником, - сказал старик и добавил: - Стало быть, пожарной охраны... Конкин Андрей Спиридонович... - Он протянул руку, как бы вызывая его на эту словесную игру.

Матвей пожал протянутую руку - игра принята.

- А кузница?

- И кузница на мне. И то сказать: кузница на мне, сушилка, сеялки-веялки разные, теперь еще и пожарная охрана. А заместителя нет. Вот говорю председателю: дайте мне заместителя, чтоб я его к делу пристроил. А вдруг я, не дай бог, помру? Ведь не бессмертный же. Чего тогда делать будете? - И Конкин умолк, словно давая почувствовать собеседнику всю тяжесть возможной утраты.

Песцов озабоченно заметил:

- Да ведь, поди, все заняты, Андрей Спиридонович... Работают!

Конкин сверкнул своими желтыми глазками и, оглаживая левой рукой бородку, пошел на откровенность:

- Какое там работают! Сказать по правде, это не работа - суета сует. Тут к тебе кажный приступает со своими приказами да законами: председатель одно говорит, уполномоченный - другое, а директор мэтээс приедет - все по-своему норовит переиначить. Тут, парень, как на торгу: кто сильнее крикнет, больше посулит - того и верх. Намедни уехал от нас уполномоченный Бобриков. Может, знаете?.. - Песцов кивнул головой. - Вот мастак говорить-то... Куда! Как заведет, только слушай: и про инициативу, про структаж какой-то... Все уплотнение трудодня хотел сделать. Чудно! День хотел уплотнить, вроде как табак в трубке. Кспиримент, говорит... А напоследок картошку заморозил да уехал. И колхозники оттого не ходят на работу. Плюнули! Теперь только на шефов и надежа.

Вошел Егор Иванович. По тому, как мужики повернулись к нему и смолкли, Песцов определил, что это и есть бригадир. Невысокий, в темном топырившемся брезентовом плаще, в низко нахлобученной кепке, небритый, весь замуравевший черной щетиной до глаз, он неприветливо смотрел на Песцова. "Вот так дикобраз! От этого не скоро добьешься откровения..." Егор Иванович, в свою очередь, осматривал Песцова; тот был высок, погибнет, в зеленой плащ-накидке, без кепки. У него были глубоко посаженные, по-медвежьи, карие глаза, крутой, иссеченный резкими морщинами лоб и богатая темная шевелюра. "Лохматый, как Полкан, - отметил про себя Егор Иванович. - И востроглазый..."

- Я насчет картошки хочу разузнать, - начал вежливо Песцов.

- Пойдемте, - коротко ответил Егор Иванович.

От самого правления свернули в поле. Шли молча по тропинке к сопкам. Идти было трудно - тропинка петляла по глинистым буграм, потом и вовсе пропала. Дальше пошли по пахоте. После сильных осенних заморозков немного отпустило. С востока низко валили рыхлые пеньковые тучи; разорванные островерхими бурыми сопками, они сползали в низины, наполняя воздух острым запахом сырости. На мерзлую землю сыпалась косо мельчайшая морось, отчего верхний глинистый слой налипал на подошвы, ватлался за ногами. Повсюду скользко, хмуро, неприютно.

"Быть снегу, - думал Егор Иванович. - Вон и земля отмякла на снег. Небось уж прилепится в самый раз... А там скует морозец, и напрочно до весны".

Картофельное поле было под самыми сопками. Мелкий, но спорый дождь смыл обнажившиеся из отвалов картофелины, и они отливали глянцевитой желтизной. Егор Иванович поднял картофелину и подал ее Песцову.

- Полюбуйтесь! Чистый камень.

Матвей взял холодную тяжелую картофелину, колупнул ее ногтем.

- Сколько здесь?

- Почти тридцать гектаров прахом пало. И какой картошки! - Егор Иванович повернулся к Песцову и зло сказал: - Я ее выращивал, понимаете, я! А сгубил уполномоченный Бобриков да директор мэтээс. - Он выругался, сердито отвернулся и запахнул полу плаща.