Полынья - [34]

— Егор, — сказала она, — сбегай в баню, куда ты такой, весь в пылище. А я тем временем белье прополощу и ужин сварганю. Не умрешь с голоду?

— Не умру, — сказал он.

Он знал, что нелепо на нее обижаться за это предложение — не полезет же он после такой дороги в постель, но все равно было чуть не по себе от ее трезвости и расчетливости. «Лучше бы она не говорила, как-нибудь догадался бы сам. Рвешься домой, увидишь свой город издалека — будто крошечку утерянного счастья себе вернешь, а оно вон как обертывается», — подумал он, но сказал оживленно:

— Что ж, баня так баня. Давай, хозяйка, трусы, майку, носки, полотенце. И денег на билет и на кружку пива.

— И я пойду, — сказал Славка. Ему надо было спросить разрешения, но разрешения спрашивать он не любил, а просто объявлял о своем намерении. Так ему нравилось больше. Конечно, ему могли запретить, но все-таки менее обидно, когда слезно просишь и тебе отказывают, и когда сам заявляешь и тебе просто не советуют. Но отец сказал:

— Пойдем, мужик. Отличную компанию мне составишь.

Они вышли из дома вместе — маленький и большой Канунниковы, оба держась за сумку, где было уложено их белье, чистое и выутюженное. Немножко прошли по тротуару, старший остановился, спросил:

— Ничего, если ты пойдешь слева, а я справа? Понимаешь, натрясло в дороге.

— Болит бок? — догадливо спросил сын.

— Болит, собака. Всю жизнь жду, когда перестанет болеть.

— Дождешься, — успокоил его сын, и отец почувствовал, как теплая рука Славки придвинулась по ременной ручке сумки к его руке. Непривычно защекотало в горле.

Сын перешел на другую сторону, и они снова зашагали по тротуару пустынной улицы вечернего города.

Дошли до перекрестка, подождали, пока пройдет автобус, пересекли улицу. Впереди светились огни кинотеатра.

— Пап, а ты где был?

— В Москве и еще в Таллине.

— А что такое Таллин?

— Это город на Балтийском море.

— И море ты видел?

— Видел. Даже купался.

— Ну? — Славка от удивления выпустил сумку, и белье едва не вывалилось на тротуар. Отец подхватил сумку, взял под мышку.

— Какое оно? Больше нашей Шумши?

— Сравнил! У него же второго берега совсем не видно. Все вода и вода. До самого неба.

— Берег все равно где-нибудь есть.

— Да, берег все равно где-то есть.

— А вода какая? Такая же, как у нас?

— Такая же в точности. Только соленая и холодная.

— Вот бы мне покупаться.

— Еще покупаешься. Мне на тридцать пять лет больше, чем тебе, а я в море первый раз купался.

— Ну, так то ты…

Они прошли мимо кинотеатра, постояли около афиши. Интересные фильмы обещали показать на следующей неделе, и они молча согласились эту неделю потерпеть.

— А ты в Москве в Мавзолей ходил?

— На этот раз нет. Я же был уже раз пять.

— А я все равно сходил бы. Каждый раз бы ходил.

— Не было времени, сын. А знаешь, сколько там бывает сейчас народу? Тысяч десять стоит, не меньше.

— Тысяч десять! А я думал — миллион.

Перед баней они остановились. Егор задумался. Славка не понимал, о чем можно сейчас думать? Оказывается, думать было о чем. Отец, как бы советуясь с ним и боясь, что Славка его не поддержит, спросил:

— А что если нам проявить, так сказать, творчество и изменить план? На кой черт баня? Душно. С потолка падают холодные капли, так тебе врежут по лопаткам, ого-го. Махнем в душ?

Славке это творчество понравилось: в душе дождик как из сита и за водой не надо бегать и вода все время чистая, глаза не ест. Правда, мама велела в баню. Ну, а разве отец меньше мамы? Ничуть! Он же может и сам все переиначить.

И они переиначили.

Немного посидели в очереди, отец сходил к кассе, опять посидели. Славка попросил у отца подержать билеты. Билеты держать, конечно, неинтересно, но Славка заподозрил отца в том, что он купил не два, а один билет. Действительно, билет был один. Славка повертел билет в недоумении, и отец понял все.

— Понимаешь, у тебя привилегия. Ты можешь мыться без билета, — сказал Егор. — Ну, если очень хочешь, я куплю. Только у нас на пиво не останется.

— Ладно, — согласился Славка, — пойдем по одному. Это даже лучше. Мы — будто один человек.

— Правильно. Я тоже так думаю.

Они о чем-то еще поговорили, кабина освободилась, и они вошли. Тут было мокро и парно. Из ситечка капала вода. Славка подставил ладонь, чтобы узнать, какая, и тотчас отдернул руку — вода была ужас какой горячей. Отец улыбнулся про себя — никакого косвенного опыта у парня. Человек все познает сызнова. Что горячо, что холодно, что правда, что ложь. Если бы люди не начинали жизнь каждый сначала, как быстро они бы развивались и на сколько меньше на свете было бы дураков.

Разделись. Оба были худые, длинноногие. Маленький — уменьшенная копия большого, большой — увеличенный маленький человечек. Отец настроил воду, подтолкнул сына:

— Давай!

Сын ступил на ребристую подставку, одумался:

— Пошли вместе.

— Ну, пошли.

Струи приятно секли спину. Славка прыгал от восторга, ловил воду ртом, прикрывал глаза ладошками, а то совсем-совсем их залило.

— Намылить тебе голову? — спросил отец.

— Я сам.

Они намыливались, лезли под струи. Славка визжал от удовольствия, Егор чувствовал, как легко-легко делалось на душе и приятно оттого, что они понимают друг друга, старший и младший Канунниковы. Забылось огорчение, когда жена выдворила его в баню, забылась ее настороженность и отчужденность, забылась ужасающая дорога. Как хорошо ему было со Славкой, он не помнил, когда еще было так хорошо и с кем. «Люблю его, чертенка, а он, конечно, чувствует это, — подумал Егор. — Дети все чувствуют, как собаки. Человеку надо накопить наблюдения, потом уж сделать умозаключение, что и как. А собака чувствует настроение хозяина по шагам, сразу. И дети вот тоже…»