Полынь - [41]
— Ну как, Дуня, жизнь? — И отметил про себя: «А ведь впервые я так спрашиваю».
— Да как? Живем. — Евдокия посмотрела на него с удивлением: что это с ним? Обычно только и спрашивал про работу?
— Пацаны не болеют, что-то я слыхал?
— Витька Шуркин и правда болел.
— Теперь выправился?
— Здоровый, мне уже помогает, — улыбнулась Евдокия, показывая обломки желтых съеденных зубов.
— Одежду вам надо бы купить.
— Надо.
— Ничего, нынче, думаю, дадим по трудодню. Мы и деньгами авансировать будем.
— Сдается мне, что и летось ты говорил так?
— Говорил, верно. Да руки у нас были короткими.
Евдокия рассыпала ядовитый смешок.
— А нынче что, длинные стали?
— Вроде подлиннели…
Очутившись в переулке, он закряхтел, вспоминая усмешливый, налитый иронией взгляд Евдокии. «Народ оболванивал я, что ли? Тыкал рукой — того туда, того сюда, а вот о чем думают, ни разу не поинтересовался. Черт его знает, туп я для руководства? Колхоз никак не выправлю. Отчего?»
Он шел по деревне, отягощенный думами. Завернул в коровник. Утренняя дойка уже кончалась. В окошки, затянутые паутиной, цедился скупой свет. В станках было полусумрачно, тихонько цвинькали струйки молока о края ведер, слышались теплое коровье дыхание, шорох молодого сена в кормушках. Коровы за лето отгулялись, выгнали голод, в них не проглядывала та лютая худоба — нынешняя зима была особенно страшной, голодной: без кормов остались уже в конце января. Подошла сливать молоко Дарья Лопунова. Он спросил:
— Как дела?
— Ничего. В эти дни хорошо дают.
— Запарник в телятнике наладили?
Дарья широко улыбнулась:
— Теперь все разогретое. Телятки сразу оживились.
«Ага», — Зотов, повеселев, сдвинул на затылок кепку. Женщинам-дояркам он сказал:
— Думаю, гонять обратно коров не нужно. Пусть ночуют в поле. Вас на дойку на машине возить будут.
Вскоре он в тележке подъехал к дому агронома Васильцова: тревожился о кормах, силосе, решил с ним вместе посмотреть подсолнечник и кукурузу в поле за Горбатой балкой.
На громыхание в сенях не скоро — Зотов успел искурить полпапиросы — вышел сам хозяин, жмурясь со сна, неясно, как-то по-кошачьи поеживаясь, в майке и трусах, выглянул в дверь:
— Здравствуй, Тимофей. Ты чего?
— Спишь больно долго. Натягивай штаны, в поле заглянем.
— Погоди немного, сейчас.
Минут через пятнадцать вышел — большой, с лысиной, обложенной клочьями сивых волос, носатый, кряхтя — ему шел пятидесятый, — влез в тележку, так что та перехилилась, скрипнули жалобно рессоры. Зотов разобрал вожжи, скользнул глазами по крайнему окну добротного, светлеющего пятистенного дома: там, в просвете меж цветов в горшках, показалось круглое молодое женское лицо. Мелькнуло и скрылось.
Зотов пустил коня с места рысью, тележка дернулась; Васильцов, отдуваясь, схватился толстенными руками за поручень, повел глазами: с председателем нынче неладно…
В один миг выскочили за околицу, перевалили бугор, мимо потянулся лен, слегка буреющий на высоких, подставленных солнцу местах.
Васильцов все еще как следует не очнулся от сна с молодой женой, толстые красные губы его шевелились, на дрябловатых, уже сильно тронутых старостью щеках, тлел неровный, пятнами, румянец, глаза были какие-то опоенные.
— Медовый месяц укатал?
— Вроде бы, — Васильцов неуверенно, как-то боязливо, точно по принуждению, рассмеялся.
Зотов закурил и, выпустив дым, сказал прямо и с суровой безжалостностью:
— На новый дом позарилась небось. Зачем бы ты ей, молодой, нужен?
— Завидуешь? Понимаю, Тимофей, — несердито отозвался Васильцов, протирая носовым платком лицо.
— Прости, ежели обидел.
Васильцов неопределенно отозвался:
— Не в том, понимаешь, вопрос. Я же не обижаюсь. Жизнь есть жизнь… У кого молодая, у кого старая.
Вскоре мимо них поплыл желто-рудой, оплавленный медным зоревым светом подсолнечник, а слева потянулась чахленькая, с гнездовинами пустой земли, затянутой сурепкой и лебедой, кукуруза. За кустами, любуя глаз густой росой, привольно шелковел овес.
Остановили коня, вылезли, разминаясь, оглядывая прощупывающе поле. Овес стлался ровной бахромчатой скатертью, ниспадал в овраг и низкорослой щетинкой взбегал на бугры.
— Получше, чем в прошлом году, но и нынче худо будет на фермах с кормом, — отметил Зотов.
Молча прошагали к реденькой кукурузе. Васильцов захватил в широкую ладонь зеленый шуршащий стебель, спросил:
— Тебе не сдается, что силосовать пора?
— Пусть подрастет еще. Сено сперва надо прикончить. В Малинину отрогу вчера не ездил?
— Некогда было. С отчетами, ты же знаешь, проторчал весь день. Сивуков приезжал — говорит, последний стог уже начали.
Они осторожно, боясь помять, вышли из кукурузы, присели на меже около канавки в высокую траву. Закурили зотовский «Беломор».
Зотов как-то устало, но несломленно гнулся к земле, цепкими ореховыми глазами скользил по прожилкам зеленого широкополого лопуха. «Что с ним? В райком, кажется, не ездил? — думал Васильцов, искоса приглядываясь к напряженному лицу его. — Мудрует в последнее время, кусается…»
Кособокое поле за дорогой, грива кустов ракитника вдоль телеграфных столбов постепенно наполнились красноватыми бликами, из-под застывшего белого перистого облака, как бы уложенного спать на горизонте, выкатилось, оживляя и будя все окрест, молодое умытое солнце. Острей и слаще, словно сдернули с них покрывало, сразу пахнули поля созревающей ржи и овса. Зотов оторвался от дум, требовательно спросил:
Новый роман известного писателя Леонида Корнюшина рассказывает о Смутном времени на Руси в начале XVII века. Одной из центральных фигур романа является Лжедмитрий II.
Роман Леонида Корнюшина «Демьяновские жители» — остросовременное, глубокое по психологизму произведение, поднимающее жгучие проблемы нынешнего уклада маленьких деревень и городков средней полосы России. В центре повествования большая трудовая семья Тишковых — крестьяне, рабочие, сельские интеллигенты. Именно на таких корневых, преданных родной земле людей опирается в своей деятельности секретарь райкома Быков, человек мудрый, доброжелательный, непримиримый к рвачеству, волокитству.
В книгу вошли небольшие рассказы и сказки в жанре магического реализма. Мистика, тайны, странные существа и говорящие животные, а также смерть, которая не конец, а начало — все это вы найдете здесь.
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.