Полынь - [6]

Самых лучших взяла война.

Я окопною ностальгией

Безнадежно с тех пор больна.

Потому-то, с отрадой странной,

Я порою, когда одна,

Трону шрам стародавней раны,

Что под кофточкой не видна.

Я до сердца рукой дотронусь,

Я прикрою глаза, и тут

Абажура привычный конус

Вдруг качнется, как парашют.

Вновь засвищут осколки тонко,

Вновь на черном замру снегу…

Вновь прокручивается пленка —

Кадры боя бегут в мозгу.

«О, хмель сорок пятого года…»

О, хмель сорок пятого года,

Безумие первых минут!

…Летит по Европе Свобода —

Домой каторжане бредут.

Скелеты в тряпье полосатом,

С клеймами на тросточках рук

Бросаются к русским солдатам:

«Амиго!», «Майн фройнд!», «Мой друг!»

И тихо скандирует Буша

Его полумертвый земляк.

И жест, потрясающий душу,—

Ротфронтовский сжатый кулак…

Игрались, последние акты —

Гремел Нюрнбергский процесс.

Жаль, фюрер под занавес как-то

В смерть с черного хода пролез!

И, жизнь начиная сначала,

Мы были уверены в том,

Что черная свастика стала

Всего лишь могильным крестом.

И тихо скандировал Буша

Его полумертвый земляк.

И жест, потрясающий душу,—

Ротфронтовский сжатый кулак…

Отпели победные горны,

Далек Нюрнбергский процесс.

И носятся слухи упорно,

Что будто бы здравствует Борман

И даже сам Гитлер воскрес!

Опять за решеткой Свобода,

И снова полмира в огне.

Но хмель сорок пятого года

По-прежнему бродит во мне.

«Я опять о своем, невеселом…»

Я опять о своем, невеселом,—

Едем с ярмарки, черт побери!..

Привыкают ходить с валидолом

Фронтовые подружки мои.

А ведь это же, честное слово,

Тяжелей, чем таскать автомат…

Мы не носим шинелей пудовых,

Мы не носим военных наград.

Но повсюду клубится за нами,

Поколеньям другим не видна —

Как мираж, как проклятье, как знамя —

Мировая вторая война…

САПОЖКИ

Сколько шика в нарядных ножках,

И рассказывать не берусь!

Щеголяет Париж в сапожках,

Именуемых «а-ля рюс».

Попадаются с острым носом,

Есть с квадратным — на всякий вкус.

Но, признаться, смотрю я косо

На сапожки, что «а-ля рюс».

Я смотрю и грущу немножко

И, быть может, чуть-чуть сержусь:

Вижу я сапоги, не сапожки,

Просто русские, а не «рюс»,—

Те, кирзовые, трехпудовые,

Слышу грубых подметок стук,

Вижу блики пожаров багровые

Я в глазах фронтовых подруг.

Словно поступь моей России,

Были девочек тех шаги.

Не для шика тогда носили

Наши женщины сапоги!

Пусть блистают сапожки узки,

Я о моде судить не берусь.

Но сравню ли я с ними русские,

Просто русские, а не «рюс»?

Те, кирзовые, трехпудовые?..

Снова слышу их грубый стук,

До сих пор вижу блики багровые

Я в глазах уцелевших подруг.

Потому, оттого, наверное,

Слишком кажутся мне узки

Те модерные.

Те манерные,

Те неверные сапожки.

«В самый грустный и радостный праздник в году…»

В самый грустный и радостный праздник в году —

В День Победы — я к старому другу иду.

Дряхлый лифт на четвертый вползает с трудом.

Тишиною всегда привечал этот дом,

Но сегодня на всех четырех этажах

Здесь от яростной пляски паркеты дрожат.

Смех похож здесь на слезы, а слезы на смех.

Здесь сегодня не выпить с соседями — грех.

Открывает мне женщина — под пятьдесят.

Две медальки на праздничной кофте висят,

Те трагичные, горькие — «За оборону»…

Улыбаясь, косы поправляет корону.

Я смотрю на нее: до сих пор хороша!

Знать, стареть не дает молодая душа.

Те медальки — не слишком большие награды,

Не прикованы к ним восхищенные взгляды.

В делегациях нету ее за границей.

Лишь, как прежде, ее величают «сестрицей»

Те, которых она волокла на горбу,

Проклиная судьбу, сквозь пожар и пальбу.

— Сколько было спасенных тобою в бою?

— Кто считал их тогда на переднем краю?..

Молча пьем за друзей, не пришедших назад.

Две, натертые мелом, медали горят,

Две медали на память о черных годах

И об отданных с кровью родных городах…

«Над ними ветра и рыдают, и пляшут…»

Над ними ветра и рыдают, и пляшут,

Бормочут дожди в темноте.

Спят наши любимые, мальчики наши,

А нас обнимают не те…

Одни — помоложе, другие — постарше

Вот только ровесников нет.

Спят наши ровесники, воины наши —

Им все по семнадцати лет…

ОСТАНЬСЯ В ЮНОСТИ, СОЛДАТ! (Диптих)

I. ЧТОБ ВСТАТЬ

Себе дал команду «Вперед!»

Израненный мальчик в шинели.

Глаза, голубые, как лед,

Расширились и потемнели.

Себе дал команду «Вперед!»,

На танки пошел с автоматом…

Сейчас он, сейчас упадет,

Чтоб встать Неизвестным Солдатом.

2. ЛЮБИМОЙ

Хоть гордиться могу я судьбою,

Хоть погиб в справедливом бою,

Все же, так виноват пред тобою

Я за женскую долю твою!

Как я верил, что встречу победу,

Как шагал я к тебе по войне!..

Горько жить нашим девушкам бедным

С одиночеством наедине…

«СМИРНАЯ» (Поэма)

В июне 1944-го была принята последняя радиограмма Смирной — радистки Кима: «Следуем программе…» Под именем Кима в немецком тылу работал советский разведчик Кузьма Гнедаш, под именем Смирной — Клара Давидюк, москвичка с Ново-Басманной улицы.

ПРОЛОГ

Я в году родилась том самом,

Что и Клара. Сто лет назад

Нас возили на санках мамы

В скромный Бауманский сад.

От вокзалов тянуло чадом,

Вдаль гудок паровозный звал.

Мы и жили почти что рядом,

Разделял нас один квартал.

В том московском районе старом

Каждый домик мне был знаком.

На Басманную часто, Клара,

Я ходила за молоком.

Ты напротив жила молочной,

Мы встречались не раз, не пять.

Если б знала я! Если б!.. Впрочем,

Что тогда я могла бы знать?..