Полярный круг - [223]

Конечно, его не сразу узнают, а могут даже подумать, что тэрыкы идет, — уж больно он оброс, да и вся одежда на нем оборвалась. Давно не выщипывал ни бороды, ни усов — он чувствовал ладонью грубые редкие волосы, выросшие под носом и на подбородке, не подрезал волос — они длинными космами лежали на плечах, но во всем остальном он сохранил человечье обличье, а это главное… Каким сладостным будет свидание с Тин-Тин! Как только подумал об этом, слезы навернулись на глаза: выдержит ли сердце счастье?

Выдержит… Если он такое выдержал здесь, на льдине, и дождался, когда ветер повернул к берегу и солнце стало садиться за горизонт, значит и это выдержит.

Но птицы, словно убедившись в вероломстве человека, стали далеко обходить льдину, а голодный желудок требовал своего болезненными спазмами.

Наступала ночь.

Ночью никто не прилетит, и поэтому Гойгой собрал свою снасть и постарался пристроиться поудобнее. Ночью надо спать и беречь силы для следующего дня. Может, завтрашний день окажется счастливым и Гойгой пробудится у самого берега.

С наступлением темноты становилось холодно, но Гойгой как-то притерпелся к стуже. Зато можно мерить время — ночь отсекала прожитое.

Утро было прекрасным: на краю льдины спал молодой морж. Гойгой сначала не поверил своим глазам, но это и впрямь был морж, должно быть родившийся в эту весну. У него еще не было бивней и кожа отливала едва заметной желтизной.

Гойгой встал. У него не было ни копья, ни гарпуна, ни даже каменного ножа.

Но он хотел жить и вернуться человеком к Тин-Тин.

12

В темноте, в предутренней сладости сна приходят видения: явственно чувствуешь рядом молодое, жаркое тело, и не хочется просыпаться.

Но вдруг Тин-Тин дернулась всем телом, сбросив с голого живота чужую руку.

Осторожно выскользнув в холодную часть яранги, оставила и видение, и живую человеческую похоть, от которой хотелось отряхнуться или обтереться только что выпавшим свежим снегом.

Давно ли была весна, лето, и вот уже пришли первые вестники надвигающейся долгой зимы — снежинки, ночные заморозки и белая полоска приближающихся льдов на морском горизонте.

Каждое утро Тин-Тин смотрела на льды, от приближения которых зависела ее судьба.

Кэу так еще и не сказал, чьей же она будет женой. В неведении был и Пины, пытаясь силой взять Тин-Тин. Женщина боролась молча и ожесточенно, и это раздражало и сердило мужчину.

— Чего ждешь? — с укоризной говорил он, отходя, чтобы остыть. — Все равно будешь моя — рано или поздно… Кэу не станет брать тебя в свою ярангу — у него уже есть дети. А здесь — пусто. Да и взята ты в наш род не для того, чтобы оставалась яловой и зря только ела.

Это было горько и тяжело: слышать попреки о еде. Еда достается нелегко. В поисках еды исчез в белой бесконечности льдов Гойгой, поэтому трудно придумать что-нибудь больнее, чем попрекнуть едой.

Нельзя сказать, что Тин-Тин бездельничала. Она раньше всех поднималась в яранге, и, пока Пины продирал глаза, вся холодная часть яранги была уже полна теплого дыма от разгоревшегося костра. Добыть огонь в сырую погоду нелегко, и нелегко его поддерживать, подкладывая дрова, собранные на галечном берегу после шторма. Все надо успеть сделать до пробуждения мужчины: сходить на берег моря, набрать вместе с дровами свежую охапку съедобной морской травы, приготовить утреннюю пищу…

Тин-Тин в последнее время старалась не есть на глазах Пины, но еда украдкой считалась за великий грех.

А время было сытное, осеннее, перед зимними долгими голодовками.

Били моржа на лежбище, складывали в ямы свернутые в круги куски моржовой кожи с салом и мясом, черпали сетями жирную рыбу в лагуне, ловили болами молодых уток. Да и в тундре было много съедобной ягоды и зелени. Оленьи туши, полученные в подарок от тундровых родичей, вялились в вышине яранги, пропитываясь сырым дымом костров.

С каждым днем ощутимо холодало.

Первое, что видела Тин-Тин, выходя из яранги, это множество сверкающих от солнца бликов: блестел иней, наросший за ночь на ярангах, на круглых камнях, поддерживающих жилище, блестели замерзающие лужи, забереги на лагуне, мокрая галька, оттаивающая под утренними лучами.

Тин-Тин шла за водой к ручью, набравшему новую силу от частых осенних дождей. Студеная вода с ледяным звоном прыгала по камням, и, черпая ее, Тин-Тин с грустью думала: скоро и ты превратишься в тин-тин… С севера неумолимо надвигался другой лед — гилгил. Гилгил отнял у нее Гойгоя, и гилгил же несет ей нового мужа.

В межсезонье, когда лежбище уже покинуто моржами, а в открытое море нет нужды выходить, мужчина-охотник исподволь готовится к зиме. Байдара еще не убрана на высокие подставки, но эти подставки уже чинились, обкладывались тяжелыми камнями, затягивались ослабевшие ремни, сменялись подгнившие.

Менялась и покрышка яранги — полуистлевшие моржовые кожи сдирались, и на их место натягивались новые, еще желтые и полупрозрачные. В солнечный день в яранге было празднично от обилия теплого света.

Шкура белого медведя, убитого весной, хорошо подсохла. Ее очистили от жира, размяли крепкими пятками, и теперь она годилась для того, чтобы пойти на полог.