Полярная звезда - [20]

— Прекрасная мысль! — перебила его госпожа Юло. — По-моему, автобус на Увиль идёт ровно в полдень. Поль великолепно доедет. Повеселитесь, повеселитесь, деточка!

— Да, мадам, — ответил Поль, и голос его прозвучал безотрадно, — я повеселюсь вовсю.

VIII

Аптека находилась на краю площади, неподалеку от автобусной остановки. «Клуэ, аптекарь», — гласила вывеска на фасаде. День был воскресный, и железные жалюзи скрывали витрину, но Марианна дала Полю самые точные указания, и он направился прямо к небольшой коричневой двери, слева от входа в аптеку. Дверь эта цветом своим напомнила ему дверь таверны — мысли его постоянно вертелись вокруг «Звезды», — и мальчик с отчаянием подумал, что пройдут долгие часы, пока он вернётся туда: двадцать семь часов — подсчитал он в автобусе. Поль с трудом заставил себя нажать кнопку звонка. Дверь тут же отворилась, и в полутёмном коридоре возникла фигура Марианны в голубом переднике поверх платья.

— Какой вы нарядный! — сказала она. — Что за рубашка! Пошли, я вас представлю.

Она ввела его в прохладную комнату, где на столе, накрытом скатертью в красную и белую клетку, уже были расставлены приборы. Какой-то толстяк с округлым брюшком, какой-то худосочный молодой человек с бородой до самых ушей, а позади них сидела, раскачиваясь на ручке кресла, какая-то девушка в шортах и облегающей фигуру вязаной кофточке канареечного цвета. Девушка была рыжая, как Николя, но на этом и кончалось сходство между ними, потому что она отличалась необыкновенной красотой. Поль едва осмеливался смотреть на неё.

— Папа, Бернар, Элизабета, вот мой гость, — возвестила Марианна.

— Очень рад с вами познакомиться, мой юный друг, — сказал толстяк, крепко пожимая руку подошедшему к нему Полю.

Элизабета подавила зевок.

— Ну как, скоро обед? — спросила она.

— Да, да, сейчас предупрежу маму, что все уже в сборе, а вы пока усаживайтесь, — ответила Марианна.

Она скрылась в коридоре, в ту же минуту там скрипнула дверь, и в комнату проник запах жжёного сахара.

— Недурно пахнет, мама нас балует, — заметил аптекарь с видом человека, любящего хорошо поесть. — Ещё бы, в такой день! Ну, детки, к столу!

И так как Поль стоял в нерешительности, не зная, куда деваться, он сказал ему без обиняков:

— Садитесь, где вам угодно, это не имеет значения.

— Ну нет, папа, — запротестовала Элизабета, — он должен сесть рядом со мной, так принято.

— Ладно, как хочешь, дочка!

Элизабета нахмурила брови.

— Сколько раз я тебя просила: не называй меня «дочкой», а ты всё за своё!

— Да что ты, напротив, это очаровательно! — воскликнул Бернар. — «Дочка» звучит великолепно, будто, будто…

— Возможно, но мне не нравится.

Бернар, должно быть, нашёл её возражение смешным, потому что им овладел безудержный смех, которому вторил аптекарь. Оба смеялись, показывая пальцами на Элизабету, а та делала вид, что не смотрит на них; её красивые глаза сверкали, она казалась рассерженной, но вдруг выражение её лица изменилось, и она тоже расхохоталась.

— Оба вы сумасшедшие, — нежно произнесла она. — Ну что подумает этот малыш? Скажите, Поль, что вы о них думаете? Только откровенно.

— Не знаю, мадемуазель, — ответил Поль.

После этого безудержный смех возобновился с ещё большей силой и не смолкал, пока не вернулась Марианна с подносом, уставленным закусками, в сопровождении маленькой толстенькой женщины, подвижной и жизнерадостной; она несла дыню на блюде.

— Очень мило, что вы пришли, — сказала она Полю. — Отец, ты принёс вино из подвала? Для начала налей белое.

Господин Клуэ наполнил бокалы, и все без дальнейших проволочек выпили за здоровье обоих супругов. Госпожа Клуэ расчувствовалась и, краснея, смахнула украдкой слезу, а муж её заявил, что в этом новом платье она моложе, свежее и красивее, чем в первый день их знакомства. Двадцать лет супружества кажутся ему сном, добавил он. Уже двадцать лет! Как летит время!

— Помнишь, Лолотта, то утро… а тот вечер?..

— Да… Да… — сдавленным голосом шептала госпожа Клуэ. — И подумать только, что теперь настала очередь моей Лизетте выходить замуж! Ты помнишь её в распашонке?

— Да полно тебе, мама! Полно, папа! — возмущались Элизабета и Марианна, подбегая сперва к одному, потом к другому и целуя их. — Нашли время грустить!

— Прекратите сейчас же, а то остынет дыня! — пошутил Бернар.

К закускам все приступили растроганные и умилённые. Дыню нашли великолепной, а появление золотистых, зажаренных цыплят привело аптекаря в такое чудесное настроение, что он стал так и сыпать анекдотами.

— Знаем уже! — кричали дочери.

— А я нет! — заявлял Бернар. — Продолжайте, папаша.

Все болтали, ели, смеялись. Бернар поддразнивал Элизабету, Элизабета отвечала ему тем же, а Марианна, сияя от гордости за своё семейство, ловила взгляд Поля. «Ну, не восхитительны ли они оба?» — казалось, говорила она ему. Поль улыбался и молчал. К нему приставали с вопросами, как получилось, что он чуть не утонул, но от него ничего нельзя было добиться, кроме коротких «нет», «да»; в конце концов его оставили в покое. Впрочем, чета Клуэ не видела никого, кроме своих дочерей, не слышала никого, кроме будущего зятя, который принялся рассуждать о перспективах кино, о перспективах, целиком зависевших, само собой разумеется, от некоего режиссёра, по имени Бернар Масон. Надо начать всё с азов, полагал он, надо покончить со старыми формами, но прежде всего надо отыскать «атмосферу» — нечто фантастическое и в то же время реальное, что позволило бы зрителям с первых же кадров заявить: «Фильм такого-то, видна его рука!» О, всё дело в «атмосфере»!