Поляна, 2013 № 02 (4), май - [32]

Профессия сказалась в другом. Он на дух не переносил грубости и хамства. «Репортерского» стиля, «рекламных» интонаций. Не любил «политических новостей» и «злободневных» сюжетов. Не переносил в отношениях лжи и панибратства. Кроме того, у него была идиосинкразия к курящим женщинам, к навязчивой косметике, к вульгарным манерам…

Короче, это был очень странный тип, которому трудно было отыскать просто «подружку», не говоря уже о чем-то более серьезном.

Ведь всех этих современных молодых девиц он измерял масштабами «Бедной Лизы», безоглядностью чувств, искренностью душевных движений и утонченностью их проявлений.

«Где же такие женщины ныне? Где же прошлогодний снег?», как с мстительным удовлетворением констатировал поэт.

И остаться бы нашему Андрею Андреевичу, уже давно защитившему кандидатскую и работающему над докторской, вечным одиночкой, брюзгой и женоненавистником, если бы судьба не подбросила ему шанс.

Он давал уроки абитуриентам, собиравшимся поступать на искусствоведческий. Профанное ЕГЭ тут не котировалось. Студентов продолжали опрашивать «по старинке», следовательно, требовались знания. И вот среди учеников-мальчиков к нему затесалась девица. С точки зрения современных вкусов, дурнушка дурнушкой, краснощекая, толстая, с какой-то подпрыгивающей походкой, глупо и странно одетая, что бросалось в глаза в чопорных стенах искусствоведческого факультета, где красотки демонстрировали привезенный из Франции, а то и с островов Океании прикид.

Она же ходила в чем-то темном, вышедшем из моды или даже никогда в нее не входившем, и ясно было, что мода интересует нашу Нюшу (ее звали Анной) в последнюю очередь.

Но зато с каким старанием она записывала себе в тетрадку продиктованную Андреем Андреевичем библиографию. С каким восторгом читала тексты поэтов-сентименталистов! Как пылко анализировала портреты кисти Левицкого и Боровиковского, почти дословно воспроизводя комментарии Андрея Андреевича из недавно им подготовленного альбома.

Нет, к этой Анюте, Нюсе, Аннушке необходимо было присмотреться!

Современную женскую красоту Андрей Андреевич ни в грош не ставил. Она вся была искусственная, «сделанная». Его же сердце жаждало «естественности», наива, простодушия — всего того, что давно вошло в Красную книгу, растаяв вместе с прошлогодним снегом.

Анна Скворцова приехала из какого-то глухого провинциального городка, не то Калуги, не то Рязани, жила в Москве, как он случайно узнал, у тетки. И, вероятно, поэтому сохранила некоторую «провинциальную» неделанность и простоту облика, а также стремление лгать хотя бы через слово.

Давая ей уроки, Андрей Андреевич был строг и сдержан. Говорил только «по делу», лишних вопросов не задавал. Но иногда бросал на нее, как ему казалось, незаметные взгляды.

Да, да, вот эта «естественная» полнота фигуры, над которой не стали издеваться с помощью различных диет. И эти красные щеки — признак здоровья, а не изобретательного макияжа.

И эта широкая, правда, несколько косолапая и неуклюжая походка. С девочкой не занимались балетом и не старались заменить естественную грацию искусственной, придуманной жеманными и женоподобными «дядями»-балетмейстерами…

Ему казалось, что Анна Скворцова не замечает его как бы случайных взглядов. Но она их замечала и истолковывала совершенно превратно. Она думала, что красавец-преподаватель всем своим видом дает понять, что таких непроходимых дур и уродин он никогда не видал. Что он ее выносит только из вежливости и из-за тех денег, которые она ему платит. (Анна знала о ничтожных ставках профессоров-искусствоведов, но даже это не могло ее отвратить от безумной мечты — поступить на искусствоведческий!)

Попав в Москву, она сильно понизила уровень самооценки своей внешности. Если в родной Рязани ей ставили за нее, метафорически выражаясь, твердую четверку, то здесь она балансировала где-то между двойкой и единицей. Она боялась, что высокомерный и капризный преподаватель вот-вот от нее откажется.

Нужно было что-то срочно предпринимать! Его отстраненный вид, брюзгливая и недоверчивая мина на лице, его иронические взгляды ее прямо-таки пугали.

Она решилась выкрасить волосы в желтый цвет. У нее они были темно-русые, тусклого и неброского оттенка. В Москве же по бульварам ходили длинноногие блондинки с пышными распущенными волосами.

В парикмахерской-салоне «Луч» неподалеку от дома тетки на Чистых прудах ей не только выкрасили волосы в бледно-желтый цвет, но еще и выщипали брови, которые стали не широкими и густыми, а узенькими, как ниточки.

Молодая, яркая и нахальная парикмахерша окинула Анюту, робко вжавшуюся в кресло, ястребиным взглядом, и сказала, что можно еще покрасить тушью ресницы.

— Может, в следующий раз? — пролепетала Анюта. Лицо парикмахерши сделалось скучным и безразличным.

— Как желаете, — проговорила она, сдергивая с Анюты покрывалопопону.

— Давайте сейчас! — решилась Анюта.

Оставив в салоне «Луч» значительную часть денег из той суммы, что присылали ей родители на месячное проживание, Анна Скворцова поначалу даже боялась подойти к зеркалу. Но потом подошла. Какая-то незнакомая девушка с волосами цвета сливочного масла и громадными черными ресницами, делающими ее небольшое круглое личико еще меньше, с ужасом глядела на нее. Впрочем, тетка перемену облика племянницы одобрила. Ей, давней столичной жительнице (тетка работала буфетчицей в школьной столовой), хотелось, чтобы Нюша была побойчее и поярче. Иначе тут, в Москве, можно и затеряться. Анюта тоже постепенно привыкла к своему новому облику, и он ей даже понравился.