Поляна, 2013 № 02 (4), май - [17]

— И покончил с собой — спокойно и уверенно, — пришибленно подытожил Аркашка Цветков. Впрочем, мы все были пришиблены.

— Да, да! А ведь я с ним третьего дня говорил по телефону, когда наших обзванивал, — припомнил Ксаверин. — Он спросил, как, мол, там наши, как здоровье Варакуты, как поживают супруги Филиппские, как доктор Пальцев Алевтин живет-может и так далее. Да все, вроде бы, говорю в норме… Ну, говорит, ждите писем.

— Может, его кто-то предупредил? — предположил я.

— Он просто знал, — убежденно сказал полковник Петрович. — Знал.

— А самого вот — первым и срезало, — с женским упрямством напомнила Екатерина Сергеевна Утюгова. — Такого гранитного. Теперь он, такой гранитный, что памятник самому себе. — Это да, — согласились все. Посмотрели на ее черные колготки.

— Вот, значит, как, мужчины, — сказала Екатерина Сергеевна Утюгова, — поехало-покатилось! Сначала Тривайлов, потом Филиппские, Пальцев, потом Варакута. Тоже люди основательные и рассудительные. Кто следующий, мужики?

— Давайте допьем водку, — предложил Аркашка Цветков. Тут меня осенило.

— А я думаю, дело вовсе не в письмах! — воскликнул я.

— А в чем же? — хмыкнул Ксаверин.

— Не могут письма сами по себе свести человека с ума, довести до самоубийства.

— Что ты хочешь этим сказать? — еще более скептически хмыкнул Ксаверин.

— Ничего не хочу сказать, — сказал я. — Но, согласитесь, странно, что люди решаются на такое, лишь прочитав какое-то дурацкое письмо… Значит, они, то есть все мы знаем нечто такое сверхъестественное. Дело не в письме, а в нас самих! Должны мы что-то знать — что-то общее для всех нас!

Я думал, все несказанно удивятся такой оригинальной мысли, но никто и бровью не повел.

Только полковник Петрович крякнул так, словно не пять минут назад, а только что опрокинул рюмку водки.

— Ну чего, — поморщился он, — ты, к примеру, такого сверхъестественного знаешь?

Я молчал. Ничего особенно сверхъестественного я, кажется, действительно не знал. А все, что я знал, не заслуживало, на мой взгляд, ровным счетом никакого внимания. Все обыкновенно, мелко. Может, это и обидно, но такова жизнь. Хоть ты под микроскопом ее рассматривай.

Самое удивительное, что о самом главном — о Тайном Братстве, — я тогда вообще не подумал.

— Но должна быть какая-то связь… — смутился я, пожав плечами. И опять не вспомнил о Братстве.

— Что же все-таки может быть в этих письмах? — воскликнул я после довольно долгого общего молчания.

— А вот этого, милый, — веско заметил Ксаверин, — нам, судя по всему, лучше и не знать. Логично?

После этого разговор совершенно увял. Просто сидели в мрачной полутьме, глядя на пламя одинокой свечи. О чем еще было рассуждать?

— Что будем с ними делать? — спросил я и, поправив накренившуюся свечу, предложил: — Может, сожжем и вся недолга? Все пристально посмотрели на меня. Странные это были взгляды.

— Ты ведь у нас, милый, — медленно проговорил Ксаверин, — вроде неофициального такого добровольного координатора-секретаря. Впрочем, мы ведь можем и формально проголосовать, — усмехнулся он, — наделить тебя, так сказать, всеми генсековскими, председательскими полномочиями… В общем, пусть они пока что полежат у тебя. Эти письма. Ты не возражаешь?

— Пусть, — вздохнул я. Что еще я мог ответить?

— Вот и чудесно, — сказали они. На этом и расстались.

После той ночи все вокруг меня стало до того беспросветно мрачным, словно эта ночь и не кончалась. Подготовка к форуму, который я так рассчитывал созвать-организовать с целью перерегистрации членов нашего Тайного Братства, теперь была крайне затруднена. А между тем, форум-то был бы как нельзя кстати — в свете последних событий с письмами, почетным хранителем которых в результате я оказался. Логично было бы обсудить произошедшее, вместе доискаться причин, свалившегося на нас кошмара.

Мне вообще казалось, что все стали смотреть друг на друга с подозрительностью. А на меня почему-то в особенности. С визитами тоже творилось неладное. То я не заставал членов Братства дома, то они уклонялись от встреч, а если мы все-таки заводили соответствующую беседу, она сразу оказывалась подпорчена какими-то неловкостями, недопониманием. Я бросался от одного к другому. То пытался возобновить обсуждение истории с письмами, — безрезультатно. То пытался напомнить о загадочном и, как теперь выяснилось, весьма симптоматичном исчезновении Гречишкина, — ничего… Казалось, меня перестали понимать. Словно я вдруг заговорил на каком-то другом языке. А навязываться я, естественно, не собирался.

Даже мой закадычный приятель Аркашка Цветков сделался со мной каким-то настороженным. Если не сказать раздражительно враждебным. Не то чтобы утратил свою всегдашнюю веселую общительность и бесшабашность, но как бы стал меня чураться.

Мне даже было удивительно, что еще недавно вокруг меня было разлито это чудесное веселое сияние и все шло самым наилучшим образом. Что случилось? Может быть, произошел некий природный катаклизм, сместились магнитные полюса, а вместе с ними прочие силовые поля и энергетические линии? Вместо эпицентра счастья, образовалась черная воронка, и меня фатально засасывает в эту черную бездну?