Поляна, 2012 № 01 (1), август - [39]

И что же? Враг снова победил, а мы снова отступили на заранее подготовленные позиции. Слабо утешало лишь то, что враг победил числом, а не уменьем. Хотя вру, уменья давить, шантажировать, а если надо и подкупать, врагу не занимать было. Мы с братом вышли на клятый перрон. В электричке стояли в тамбуре, дымили и молчали. Я о том, что мне не придет на работу бумага. А брат… а брат, не знаю о чем. Выглядел он, мягко говоря, неважно.

Ехали мы с часовым опозданием. Было муторно. И меня, наверное, стошнило бы, если бы было чем.

Когда я стал переделывать свой кожух, во мне снова зашевелилась болезнь. Стоило встать за кульман, как она просыпалась. Видно, оформилась устойчивая ассоциативная связь. Плохо становилось без всякого умственного напряжения. Просто, от одного вида кульмана. Помучившись минут пятнадцать, я выскакивал на лестницу — покурить. Потому что мне не хотелось, чтобы кто-нибудь видел, как я то и дело хватаюсь руками за голову. С устройством на работу я перестал быть маминым иждивенцем, и от министерской поликлиники меня отлучили. «Вам надо стать на учет в психдиспансер, по месту жительства», — сказала мне невропатолог. Не хотелось. Я предполагал некоторое ущемление прав, что потом и подтвердилось.

В конце января, напустив на себя высокомерный вид, я все-таки — деваться некуда — пошел в диспансер. Там мне прописали какое-то новое лекарство. «Когда вам будет плохо, примите четверть таблетки. Если через полчаса не полегчает, примите еще четверть таблетки», — сказала моя, теперь уже моя, теперь уже участковая психиатриня.

Я так и сделал. Снова за кульманом мне стало плохо. Я вышел на лестничную площадку и сунул в рот четверть таблетки. Ни через полчаса, ни через час не полегчало. Тогда я принял то, что от таблетки осталось. Вскоре я почувствовал себя как-то странно. До того странно, что затруднился определить, какой толщиной чертятся толстые линии. Я подошел к Липатову и отпросился домой. Он без разговоров выписал мне увольнительную для проходной. И я поехал, заранее определив толстую линию поведения: ни с кем по дороге не разговаривать, только донести себя домой. Чем ближе я к нему подбирался, тем странней и странней себя чувствовал. Когда я вышел из автобуса на Абельмановке, все вокруг стало настолько странным, что я почувствовал себя в каком-то стеклянном скафандре. Среди ярко солнечного дня стоял самый свирепый мороз. Дома вокруг настолько обледенели, что стали то наклоняться ко мне, то вытягиваться вверх. Они были фантастичны в своей основе. Если бы я не был так густо обложен неким подобием стекловаты, я бы мог испугаться. Я мог бы и расхохотаться, но боялся разбить свой стеклянный скафандр. А его было жаль. Хоть и слабенько, но он меня защищал.

— Сын, ты пьян? — как обычно, почти утвердительно спросила мама.

— Какое там!.. Мне — лечь.

Я лег и проспал трое суток. Все это время я открывал глаза только для того, чтобы не промахнуться мимо таза. Кажется, мама вызывала психиа-триню, но все это в тумане.

На четвертый день я встал очень рано и собрался на работу.

— Врач рекомендует принимать по полтаблетки сразу, — сказала мама. — Никаких последствий не должно быть. Только первый раз бывает так. Ну, счастливо…

Я ехал не в свое обычное время. Может быть, поэтому народа в транспорте было немного. У Ленинградского купил в табачном киоске пачку своего любимого «Дуката». Первая сигарета — самая вкусная. Чуть только приятно закружилась голова. Я никому не сказал, но ехал с готовым решением. От этого настроение стало только еще лучше.

Зайдя в отдел кадров, я попросил у девочки лист бумаги. Быстро написал заявление об увольнении по собственному.

— Это так нельзя, — сказала она. — Я должна показать начальнику.

Через минуту она пригласила меня в кабинет.

— Ну вот, — добродушно сказал он. — Я же говорил — долго не задержишься. Далеко же ездить?

— Действительно, далековато. Я вас хочу попросить об одолжении. Передайте мой больничный Липатову, в КБ. Что-то неохота там отсвечивать.

— Само собой, — видимо, довольный точностью своего прогноза сказал он.

Стоял уже совсем другой, серый февральский денек, когда я возвращался домой. Но насколько же этот реальный, серенький мир был прекрасней того жутко фантастического, в котором я побывал совсем недавно.

Мама была решительно против моей женитьбы. «Эта кандидатура нам не подходит», — говорила она. Как будто женился и брал в жены не я, а какие-то мы. Как будто таинство брака, тайна двух, это дело коллективное. Но, так или иначе, долго ли коротко ли, не мытьем так катаньем, а я все-таки женился.

Весь перехлест шел от мамы, от ее уравнительных представлений. Невозможно и просто бестактно жениться младшему брату прежде старшего. Но спустя ровно год женился и брат.

В квартире тестя мы с женой и сыном прожили два года. Этого времени хватило, чтобы расстроить и без того незадавшиеся отношения с ним. Вскоре я получил временное жилье в 14-м Рабочем переулке. Это была отдельная трехкомнатная квартира на первом этаже двухэтажного барака, с двумя печками, дровяной и газовой, с водопроводом. Но без горячей воды, и туалет находился в общем коридоре. Кто-то скажет — фи! Без горячей воды и туалет чуть ли не на улице. Да что вы понимаете, и как же до вас не доходит, что отдельная!