Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - [60]
Вон из-за капчигая виднеются гранитные громады с темными пятнами по уступам и белыми снеговыми верхами. Там верховья Кашкасу и Минг-Илкы, а темные пятна, это еловые и другие рощи. Там альпийская флора с ползущей по земле арчой, похожей на наш можжевельник, с целыми пространствами дикого лука и мелких ярко-зеленых альпийских трав вперемежку с громадами скал, с медленно тающими под ними снегом, с уларами и дикими козами, их единственными почти обитателями.
Немного ниже по отлогим скатам раскинулись громадные ковры роскошной зелени с самыми яркими и прихотливыми узорами горных цветов, а по склонам темнеют рощи раскидистой арчи и стройной ели вперемежку с рябиною.
Еще ниже береза, клен, яблоня, барбарис, малина и смородина, аса-муса, шиповник и другие кустарники перемешались на дне глубокой и узкой лощины, обступив и закрыв собою шумный, холодный поток, скачущий между обросших мохом каменьев.
Но вернемся к Джаику. По всей долине раскинулись киргизские аулы по 5–6 и более кибиток. Полдень. Почти жарко. Турдуки, боковые кошмы, подняты и подоткнуты под курчоу, аркан, опоясывающий кибитку. По вечерам здесь все оживлено; везде группы киргизов, рассевшихся кружками на траве и слушающих россказни своих краснобаев; ребята-подростки ловят и привязывают телят к приколам и козлят к арканус привязанными к нему ошейниками, протянутому между двумя низенькими, вбитыми в землю колышками. Бабы с маленькими деревянными ведерочками торопливо доят коз и коров. Отовсюду доносится говор, ржание подогнанных к аулам лошадей, рев рогатого скота и блеяние коз и баранов – словом, полное оживление. Теперь ничего этого нет. Тишина. Мужчины спят по кибиткам; дети или тоже спят, или же играют где-нибудь по речке, и только бабы не покидают своего вечного веретенца с пучком овечьей или верблюжьей шерсти.
На самом верху ближней горы, понуря головы и отмахиваясь хвостами от мух, стоит табун лошадей: ниже по полугоре между кустами мелькают неугомонные козы, а внизу, у самой речки, тяжело дыша, с полузакрытыми глазами лежат отъевшиеся на приволье быки и коровы.
Переждав жар, садитесь на лошадь и едете в Наманган.
Дорога плоха и камениста, а потому, сделав долиною, по берегу речки верст 20, доедете только до кишлака Нанай, где заночуете у общего знакомого Муллы-Таш-бая. У него просторная, высокая михман-хана (комната для гостей на переднем дворе) и хорошенький, молодой садик с большим арыком чистой и холодной падшаатинской воды.
Теперь, впрочем, в нанайских садах мало хорошего. Все деревья, за исключением так называемой осенней красной яблони, отцвели, а черешня и урюк здесь еще не поспели. Черешня только что начала желтеть, а урюк поспеет не ранее двух-трех недель.
До Наная дорога, как мы уже сказали, идет долиной, то по самому берегу речки, то уходит немного в сторону, обходя заросли тальника, облепихи и др. кустарников, болотца и пашни, вперемежку тянущиеся до самого Наная.
Справа и слева горы, сначала высокие и покрытые по северным склонам кустарником, ближе к Нанаю становятся все ниже и безжизненнее и, наконец, у самого кишлака постепенно сливаются с широкой равниной Караван-дала, идущей на юг от Наная верст на 8, вплоть до гор Боспу и Унгара.
Начиная с Карамашата (урочище верстах в 12 выше Наная) вам попадались пашни; вы видели наливающийся ячмень, пшеницу в цвету, только что начинающий зацветать лен, кукурузу всего с аршин высотой и еще без всяких намеков на початки, и всходы проса. Два-три киргиза попались вам по дороге в белых войлочных остроконечных шапках и желтых из верблюжьей шерсти халатах, на маленьких, заезженных лошаденках.
В одном месте четыре человека окучивали кетменями (мотыгами) кукурузу; когда вы поравнялись с ними, они подняли головы, обернулись, долго смотрели на вас и потом все четверо сразу громко о чем-то заговорили. Ближе к Нанаю в двух-трех местах вы видели людей босиком, с засученными выше колен штанами, с подоткнутыми длинными рубахами и с кетменями в руках; они разводили пущенную из арыка воду на посевы льна и кукурузы.
Чимын, маленькие горные мухи, беспокоили вашу лошадь; она отчаянно мотала головой всю дорогу, вырывала у вас из рук повод и так вас замучила, что вы как убитый засыпаете в саду под тихий шепот листвы и быстрого арыка. Спите спокойно. Ни комаров, ни мошек, ни скорпинов, ожидающих вас дальше, здесь нет. Под утро будет свежо, но заботливый хозяин давно уже приготовил для вас туземное ватное одеяло.
На следующее утро, подзакусив, садитесь на лошадь и дальше. Жарко, скакать не приходится, а потому плетитесь шажком.
От Наная до подошвы Унгара дорога вьется по равнине Каравана между полями пшеницы, проса, льна и пара. Если б не Унгар с его гранитными скалами и зеленой верхушкой, вы забылись бы и вообразили бы себя едущим по русскому проселку. Те же поросшие травой межи бегут от дороги и теряются в посевах; та же изрытая колеями, малоезжая дорога; тот же треск кузнечиков; те же васильки выглядывают из пшеницы; те же перепела и жаворонки.
Обогнув кишлак Мамай по подошве Унгара, вы переезжаете каменистое, с версту шириной, русло Падшааты, разбившейся здесь на несколько арыков и, оставя вправо Заркент, по все более и более пыльной дороге выезжаете на ровную, голую, опаленную солнцем Искаватскую степь. Чем дальше, тем становится все жарче и жарче. Скоро полдень; ветер почти совсем стих; у вас начинают болеть голова и глаза слипаются.
