Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - [209]

Выйдя от Скобелева, я рассказал моим товарищам историю с листом почтовой бумаги. Они, конечно, посмеялись. От Скобелева я прошел к начальнику уезда, майору (нынче отставному генерал-майору) Г.С. Батыреву, который тоже должен был присутствовать на предстоящем заседании.

Когда, переговорив о деле, я упомянул о листке, Гавриил Сергеевич рассмеялся и сказал мне, что эти проделки Скобелева ему хорошо знакомы, так как Скобелев часто просит его дать материал для письма Кауфману.

Гавриил Сергеевич, человек, наблюдательный и хорошо владевший пером, а главное прослуживший перед тем несколько лет по военно-народному правлению, а потому знакомый уже с бытом и хозяйством туземного населения, без труда составлял для Скобелева большие и основательные записки. Эти записки переделывались Скобелевым в обширные письма к Кауфману; а Кауфман носился с этими письмами, с восхищением перечитывал их и удивлялся феноменальным способностям Скобелева, который, сидя в губернаторской квартире, в течение нескольких месяцев успел так широко и всесторонне ознакомиться с ирригацией, с хозяйством и с нуждами области.

Заседание комиссии вышло очень бурное. Вопрос о временном расформировании комиссии был сорван. Я заявил, что не считаю возможным для себя оставаться на должности комиссара.

Со Скобелевым мы простились очень холодно. Это было наше последнее свидание. Месяца через 2–3, в начале 1877 года, Скобелев был экстренно вызван в Петербург, на его место был назначен А.К. Абрамов.

Вскоре же из Петербурга пришли вести о том, что до Александра II дошли слухи о скобелевских подвигах в Кокандском походе, о подробностях его женитьбы и последовавшего затем развода. Уверяли, что, когда Скобелев являлся государю в Зимнем дворце, Александр II, указывая пальцем на генеральские эполеты и ордена, полученные в Туркестане, сказал: «Все это ты должен еще заслужить».

С этим нелестным для него предложением М.Д. пошел в турецкий поход в 1878 году[672].

Ему нужно было во что бы то ни стало заслужить; вместе с тем он, по-видимому, хотел сделать это в возможно широком масштабе.

Газеты несли одну за другой вести о подвигах Скобелева. То он с Гурко шажком разъезжает под гранатами; то умывается за бруствером под турецкими пулями. Перо г. Немировича-Данченко ясно расписывало подвиги «белого генерала»[673]. Мы же, знавшие Скобелева по Туркестану, разводили руками, не будучи в состоянии понять, «что сей сон обозначает» и «в скольких смыслах оное понимать надлежит». Многие решили на том, что чего, дескать, на свете не бывает; переродился человек, и делу конец.

Прошло еще немало времени, и мы узнали о смерти Скобелева. Пошли проникшие даже и в печать слухи о какой-то «оргии, о каком-то афинском вечере, о том, что Скобелева погубили его обычные и прежде половые излишества.

Однако же среди многих туркестанцев, которые знали Скобелева более или менее близко, сложился и, как кажется, установился несколько иной взгляд, который всецело разделяю и я.

Скобелев, человек органически не приспособленный к сколько-нибудь свободному (без особых усилий) проявлению того, что разумеется под личной храбростью, должен был заслужить и желал сделать это в возможно широком масштабе.

Нервный и впечатлительный организм этого человека, подорванный ненормальностями половой жизни, органически неприспособленный к относительно спокойному реагированию на впечатления, бившие по слабым нервам так, как, несомненно, били по ним прогулки с Гурко, умывания за бруствером, разные «зеленые горы» и прочее, привели к тому, что сердце этого безвременно погибшего человека представляло собой, по свидетельству врачей, отмеченному в свое время и в печати, дряблый, растянутый мешок. После этого нужно было очень немногое для того, чтобы окончательно добить человека, который, очевидно, не знал и не соразмерял своих органических сил.

Я остаюсь при том убеждении, что Скобелева погубила турецкая кампания или, шире, грандиозность того подвига, который он взял на себя и который органически был для него, безусловно, непосильным.

Мне хорошо известна латинская поговорка: de moritus aut bene, aut nihil[674]. Я охотно подчиняюсь устанавливаемому ею нравственному правилу до тех пор, пока оно касается частных дел. Но я не могу распространить это правило на государственных и общественных деятелей, ибо их деятельность и все результаты этой деятельности принадлежат обществу и истории. Поэтому я счел себя вправе написать и напечатать свои воспоминания.

Я написал свои воспоминания не для того, чтобы очернить или развенчать Скобелева; первое было бы бесполезно, а потому и глупо; второе было бы для меня совершенно непосильно. Я написал и напечатал свои воспоминания для того, чтобы иллюстрировать ими те мысли, которые изложены в статье «Военный подбор», которые я вполне разделяю и которые ни в каком случае не могут и не должны игнорироваться теперь, когда Цусимы, Мукдены и иные не менее печальные обстоятельства заставляют всю сознательную часть русского общества все настойчивее задумываться над вопросом о необходимости реорганизации армии.

Эти же соображения заставляют меня думать, что не сделает ошибки тот, кто откровенно и правдиво поведает обществу мысли и факты, обнародование которых может так или иначе послужить делу устранения на будущее время Цусим, Мукденов, Ляоянов и иных не менее прискорбных явлений последнего времени.