Полвека без Ивлина Во - [25]

Вечер продолжался, и разговор становился все оживленней. У меня не получалось следить за ним, но Аластер сказал, что они в основном обсуждают политику; обсуждают по-дилетантски, но очень эмоционально. Один из спорящих, человек с седой курчавой бородой, особенно разгорячился. Он орал, гремел по столу кулаком, колотил по кружке, разбил ее и порезал себе руку. Тогда он прекратил спорить и заплакал. Тут же все остальные тоже прекратили спор и бросились его успокаивать. Грязным носовым платком перевязали ему руку, которая, думается, не слишком пострадала. Принесли ему пива и скверной ветчины; похлопывали по спине, обнимали за шею и целовали. Вскоре он снова заулыбался, и дискуссия возобновилась, но как только у него появились признаки возбуждения, ему в предупреждение новой вспышки заулыбались и подальше отодвинули кружку.

Наконец, после долгого прощания, мы повторно поднялись по ступеням и, выйдя на свежий воздух, отправились восвояси под апельсиновыми деревьями, в теплой тьме ночи, пахнущей твидом.

На другое утро Аластеру предстояло идти в канцелярию, раскодировать телеграммы, поэтому мы с Марком пошли за покупками на Шу-лейн — улицу в старом турецком квартале, где торговали подержанным товаром. Марк продолжил переговоры, что, сказал он мне, делает уже три недели, относительно приобретения грота, сделанного анатолийскими беженцами из пробки, зеркальца и кусочков губки; а мне лишь цена помешала купить мраморную статуэтку, напоминающую футболиста.

«Звезда» в полдень отплывала в Венецию, и я чуть не упустил последний катер, отвозивший пассажиров с берега на корабль, Марк задержал меня, вручая мне подарки: три открытки с религиозным сюжетом, воздушный шарик и корзинку черных оливок.

Сразу после ланча мы прошли Коринфский канал, который, по непонятной причине, вызвал больший интерес у многих пассажиров, чем все виденное ими в путешествиях. Чтобы пройти канал, потребовалось время, но они оставались на палубе, фотографируя его, обсуждая, делали акварельные зарисовки его безликих каменных стен, я же отправился в свою каюту и задремал; я отлично поспал, использовав благоприятную возможность восполнить упущенное прошлой ночью.

Назавтра рано утром мы достигли Корфу.

* * *

Когда, после моего первого посещения Греции, я остановился на острове на несколько часов (путешествуя вторым классом с немыслимым неудобством на отвратительном пароходе, называвшемся «Yperoke»), он показался мне одним из прекраснейших мест, какие мне доводилось видеть. Он произвел на меня такое огромное впечатление, что позже, когда я писал роман об очень богатой персоне, то поселил ее в вилле на Корфу, поскольку думал, что, когда разбогатею, то первым делом куплю себе такую же.

Основным предметом торговли на острове, похоже, являются живые черепахи и их фигурки из древесины оливкового дерева, делаемые заключенными тюрьмы. Несколько пассажиров «Звезды» купили черепах, из которых единицы пережили путешествие; черепашьи бега стали еще одним развлечением вместе с играми на палубе. Черепахи не подходили для бегов главным образом не потому, что медлительны, а из-за слабой способности ориентироваться. Я испытывал точно ту же трудность, когда в школе участвовал в спортивных играх и неоднократно бывал изгоняем из команды за фолы против соперников.

Я ехал в коляске к «Трону Кайзера» мимо оливковых рощ, цветущих роз и апельсиновых деревьев — к небольшой огражденной смотровой площадке, называвшейся по старинке Каноне-пойнт, или в греческом написании ΣΤΟΠ ΚΑΝΟΝΙ. Это крайняя точка полуострова, который тянется от города, замыкая узкий залив, который называется озеро Халикипулос. Тут обычно находилась батарея из одной пушки. Теперь здесь кафе-ресторан. Берег круто обрывается к морю, где видны два крохотных островка, один лесистый, с виллой, когда-то, думаю, бывшей монастырем; другой очень мал и полностью занят часовней, двумя кипарисами и домом священника. С берега на него можно попасть, пройдя по камням, разбросанным в мелкой воде. Я спустился туда. В звоннице висели два маленьких колокола, внутри было несколько почерневших икон, и курица откладывала яйцо. Волшебным образом появился священник на лодке, полной овощей с противоположного берега. На корме сидел его сын, скрестив босые ноги и бережно обхватив жестяную банку с калифорнийскими персиками. Я пожертвовал немного денег на церковные нужды и взобрался по крутой тропинке к кафе. Тем временем подъехали еще двое пассажиров с «Звезды». Я присоединился к ним и ел «бисквитные пальчики», запивая их восхитительным местным домашним вином, похожим на сок апельсинов с красной мякотью, вкусом, напоминающим сидр, и стоящим, или должным стоить, если вы не турист, два пенса. Появились музыканты, две гитары и скрипочка. Скрипач был очень юн, но слеп. Они сыграли «Да, сэр, это моя малышка»[61] самым странным образом, какой возможен, и громко смеялись, радуясь собранным деньгам.

На обратном пути в Монте-Карло мы редко теряли на долгое время землю из вида.

Я вряд ли когда-нибудь забуду Этну на закате; гора едва виднелась в смутной пастельно-серой дымке, сияла только вершина, а затем вырисовывалась, как собственное отражение, конусом серого дыма на фоне розового света по всему горизонту, постепенно сливающегося с пастельно-серым небом. Никогда, ни в искусстве, ни в природе, я не видел ничего подобного.