Полвека без Ивлина Во - [16]

Когда мы возвратились, я спросил Соломона:

— Это был настоящий ритуальный танец?

Он сделал вид, что не понял.

— Вам не понравился танец?

— Стали бы они танцевать, если бы вы не привезли меня?

Соломон опять ответил уклончиво:

— Английским и американским господам нравится смотреть на танец. Английские господа все довольны.

— Я не был доволен, — возразил я.

Соломон вздохнул и сказал:

— Хорошо, — всегдашний ответ арабов на недовольство английских и американских господ. — В другой раз танец будет лучше.

— Другого раза не будет.

— Хорошо, — согласился Соломон.

* * *

Однажды я один отправился в Саккару, громадный некрополь, расположенный вниз по Нилу от Мены. Там находятся две пирамиды и множество гробниц; одна из них, с непроизносимым названием мастаба[48] Птаххотепа, украшена барельефами. Другая, с погребальной камерой, украшенной еще красивее, скульптурами, называется проще: мастаба Ти. Выйдя из этого склепа, я увидел большую группу из двадцати или тридцати упорных американцев, которые, покинув экскурсионный автобус, тащились по песку следом за драгоманом. Я пристроился к ним и снова спустился под землю, на сей раз это был подземный тоннель, называвшийся Серапеум, который, как пояснил гид, был местом захоронения священных быков. Место было похоже на погруженную во мрак станцию метрополитена. Нам роздали свечи, а гид шагал впереди с магниевый факелом. Даже и тогда отдаленные углы скрывала непроницаемая тьма. По обе стороны прохода, по которому мы передвигались, стояли в ряд громадные гранитные саркофаги; мы очень торжественно прошли тоннель до конца, гид вслух считал для нас гробы; их было двадцать четыре, и они были настолько массивны, что конструкторы грузоподъемных машин не смогли придумать способ сдвинуть их с места. Большинство американцев вместе с гидом вслух считали саркофаги.

Знаю, увидев подобное, нельзя не задуматься о прошлом: не вообразить разрушенные улицы Мемфиса и не представить себе религиозную процессию, как она тянулась по дороге сфинксов, оплакивая умершего быка; может быть, даже дать волю фантазии и сочинить собственную историю о жизни этих песнопевцев, украшенных гирляндами, и глубокомысленно делать вывод относительно зыбкости человеческих достижений. Но, думаю, можно оставить все это Голливуду. Что касается меня, то я нашел это зрелище исключительно вдохновляющим. Как забавно мы выглядели, идучи толпой по темной галерее! Впереди араб с магниевой лентой, следом, сжимая свои свечи, как шествие кающихся грешников — вся эта шушера, ищущая самоусовершенствования и духовного подъема. У некоторых лица перекошены и распухли от комариных укусов; многие со стертыми ногами, хромают и спотыкаются; кто-то чувствует слабость и уткнулся носом во флакончик с нюхательной солью; кто-то чихает от пыли; у той глаза воспалены от солнца; у другого рука на перевязи, поврежденная бог знает каким образом; каждый в компании ушиблен и пристыжен грохочущим прибоем открывшегося знания. И тем не менее они продолжают погружаться. Один, два, три, четыре… двадцать четыре мертвых быка; не двадцать три или двадцать пять. Как они могли запомнить это число? Ну да, наверняка потому, что апартаменты тетушки Мейбл в «Луксоре» имели такой же номер.

— Как умерли быки? — спрашивает один из них.

— О чем он спросил? — переспрашивают друг друга остальные.

— Как умерли быки?

— Сколько все это стоило? — спрашивает другой. — Такое место не построишь даром.

— В наше время на такое деньги не тратят.

— Нелепая блажь — все эти траты на похороны быков…

О, леди и джентльмены, хотелось мне воскликнуть, дорогие леди и джентльмены, блажь — пересекать Атлантический океан, блажь — тащиться сюда по жаре, блажь — терпеть крайнее неудобство и напряжение; блажь — платить столько денег, чтобы увидеть нору в песке, в которой три тысячи лет назад чужой народ по причинам, которые навсегда останутся необъяснимыми, захоронил туши двадцати четырех быков. Несомненно, дорогие леди и джентльмены, мы им утрем нос.

Но тут вспомнил, что я посторонний в этой компании, и промолчал.

* * *

На пару ночей я поехал в Хелуан[49].

Мы отправились в Маср-эль-Атика, иначе Старый Каир или Вавилон, коптское поселение, основанное во времена гонений в стенах старой крепости, где стоял римский гарнизон. В этих тесных трущобах было пять средневековых коптских церквей, синагога и православный греческий монастырь. Христиане, похоже, отличаются пристойным поведением от своих соседей язычников; единственный явный признак их освобождения от языческого суеверия — это толпа нищих, взрослых мужчин и подростков, усиленная женщинами, которые в мусульманских кварталах живут в строгом уединении. Впрочем, церкви здесь весьма интересны, особенно Абу Серга[50], в которой можно увидеть коринфские колонны из римского храма, византийские иконы и арабскую перегородку. Церковь возведена над гротом, который, по преданию, служил убежищем Святому семейству во время избиения младенцев Иродом. Беставрос, диакон, показал нам церковь. Завершив свою экскурсию с частыми остановками и получив на чай, он сказал:

— Подождите минуту. Я схожу за священником.