Полуштоф остывшего сакэ - [4]

Все решили, что белые люди ушли за подарками, я смущенно потупился, предвкушая радость от их знаков внимания, отец положил мне на плечи свои тяжелые сильные руки и громко крикнул в звездное небо, что его сын — мужчина, а дедушка, как всегда, проскрипел, что ему не нравятся вещи белых людей, и сами белые люди тоже не нравятся, и боги их не нравятся, и раньше все было по-другому.

Мы ждали белых людей всю ночь, но они пришли только утром. Но какое это было великолепное шествие: все белые люди были в одинаковой сине-красной одежде, на головах у них были причудливые черные короны, они били тоненькими палочками в свои маленькие барабаны и шли двумя рядами строго друг за другом. Мы раскрыли рты и не смели даже захлопать в ладоши, только некоторые из нас от волнения прыгали на одном месте. Белые люди стройным шагом подошли ко мне с отцом и остановились, барабанная дробь смолкла, двое из них шагнули к моему отцу и нацепили ему на руки удивительные черные браслеты, соединенные между собой звонкой цепью. Отец поднял вверх руки и затряс ими в воздухе, вся деревня вздохнула от зависти, загалдела и запрыгала. Но это было еще только начало: два белых человека встали около отца, и стало понятно, что они хотят, чтобы отец прошел с ними на лодку, видимо, для еще больших почестей. Мне было немного обидно, что про меня как-то совсем забыли, но, с другой стороны, отец заслужил к себе такое отношение — ведь это он породил и воспитал меня.

Белые люди забили в свои барабанчики и увели отца на лодку, мы бестолковой толпой двинулись за ними, но на саму лодку нас почему-то не пустили, грубовато объяснив, что черным баранам место на суше. Не смотря на некоторое разочарование и обиду, все племя продолжало прыгать и кричать в восторженном предвкушении.

Я хорошо видел с высокого берега, как отец поднял руки и помахал нам, как белые люди с бесстрастными лицами (когда-нибудь я тоже научусь делать такое лицо) взвели его на высокую скамеечку, как отец всунул голову в петлю свисающей веревки и опять помахал нам. И хотя белые люди никогда не отличались последовательностью действий, и было радостно оттого, что отец принимает участие в их торжественном ритуале, уж больно странным он мне показался.

— Дедушка, черные звенящие браслеты мне, конечно, нравятся, а вот простая толстая веревка на шее у отца как-то не очень, а тебе?

Дедушка ничего не сказал, только пожевал губами воздух и покачал головой.

На лодке появился толстый белый человек, правда, уже без соломенной тарелки на голове, шагнул к носу, достал какой-то свернутый в трубочку лист, развернул его и почему-то, внимательно рассматривая внутреннюю сторону этого листа, стал нам долго и монотонно о чем-то говорить. Я немного заскучал, но толстый человек в конце концов перестал говорить, свернул в трубочку свой лист и махнул рукой. Опять послышалась дробь барабанов, опять мы закричали и запрыгали им в ответ, опять отец хотел помахать нам своими замечательными браслетами, но двое белых людей наклонились и вырвали у отца из под ног скамейку, и отец стал раскачиваться из стороны в сторону на длинной веревке, привязанной к перекладине, на которую белые люди наматывали свои чудовищные паруса.

Полуштоф остывшего сакэ

Старый пруд

Чего только не рассказывали в нашем ауле про батыра Бикея, каких только подвигов ему не приписывали, и не было у нас, младших дочерей всеми уважаемого Сатлы, большего желания, чем увидеть его, хотя бы издали. А когда сбылась наша мечта, и в один из солнечных весенних дней батыр Бикей в окружении верных товарищей неспешно въехал в наш аул и приостановился, гарцуя на своем скакуне, около юрты главы рода, восхищению нашему не было предела.

Улыбалась я тогда глупее всех, а таращила глаза так, будто и не глаза у меня вовсе, а тяжелые пятаки урусов. Наверное, поэтому батыр Бикей спросил, как зовут именно меня. Я хотела сказать батыру Бикею, что зовут меня Мауляна, что я много слышала про его приключения, силу, храбрость и невероятное хвастовство с враньем, которые необходимы великому и непобедимому воину так же, как мчащийся быстрее вражеской стрелы конь и всегда стоящая за спиной ватага товарищей. Но вместо слов я улыбнулась еще глупее прежнего. А батыр Бикей бросил мне кусок рубленого свинца и сказал, что мои зубы такие белые, а глаза такие черные, и если я сделаю ему из этого свинца круглую пульку, то будет она особенной и запросто пробьет со ста шагов грудь злого уруса или же словно яйцо куропатки разнесет бритую голову злого кайсака.

Никогда ни отец, ни старшие братья не позволяли мне делать им пульки. Я поспешно положила свинец за щеку, чтобы выковать своими зубками самую круглую, самую быструю и самую точную пульку во всей степи. Громко расхохотался батыр Бикей, откинувшись назад, громко расхохотались его верные товарищи, тоже откинувшись назад, а я решила полюбить батыра Бикея на всю жизнь.

Но не успела я признаться батыру Бикею в своих чувствах и послать ему в знак любви завернутые в шелковую тряпочку совиные перышки, как меня украли киргизы.

Досталась я самому бедному киргизу из всей шайки — Кизылбашу. Именно он, когда я пошла к дальнему ручью за студеной сладкой водой для своего отца, выпившего накануне целое ведро кумыса за мое здоровье, выскочил из оврага, грубо схватил меня, перекинул через лошадь и поскакал во весь опор в ту сторону, в которую и смотреть-то было страшно. Не знаю, сколько времени я протряслась на хребте кобылы Кизылбаша, и как далеко мы отъехали от родного аула, потому что, потеряв от страха сознание, так и не пришла в него, пока мы не остановились. А когда мы остановились, то Кизылбаш сбросил меня на землю, и увидела я, что нет у него правого глаза и левого уха, а одет он в рваные шаровары и дырявый халат. Напарники Кизылбаша тут же стали смеяться над ним, потому что я была мала, худа и одета в одну холщовую рубаху. Кизылбаш выругался и пнул меня ногой, обмотанной куском овчины.