Полуостров загадок - [38]
Вьюк наш опустел: порвались ремни; поток унес почти все снаряжение — переметные сумы с продовольствием, спальные мешки, винтовку Ильи, топор. Остались, лишь палатка, мой карабин и чумазый котелок, запутавшийся в обрывках аркана. У меня уцелел рюкзак, планшет за пазухой; на поясе сотня патронов и охотничий, нож.
— Страсть злой Анюй, жертва ему дарила, голова, только целый уносила. — На морщинистую ладонь эвен вытряхнул из уцелевшего кисета мокрый табак.
Русло разветвилось на протоки. Плот плыл теперь в одной из них. Течение ослабело. Отвязав запасное бревно, я принялся мастерить новый руль.
Вдруг Илья замер, вглядываясь в прибрежные чащи. — Тихо сиди… — прошептал он. — Смотри: много мяса стоит…
У берега, в укромной заводи, расставив высокие ноги и вытянув морду, пил воду могучий лось. Громадные уши стояли торчком, ноздри раздувались. Зимняя шерсть вылиняла, и крутые бока в темных подпалинах сливались с шерстистой холкой и массивным, как у лошади, крупом.
Я невольно залюбовался великолепным зверем. В якутской тайге водятся самые крупные в мире лоси — настоящие лесные великаны, не уступающие вымершему торфяному оленю. В холке эти гиганты достигают двух метров, а рога весят несколько пудов.
Лось пил и пил, не замечая опасности. Старик медленно поднял вороненый ствол. Трудно целиться с плывущего плота. Да и расстояние было порядочным — метров двести. Эвен превратился в статую.
Многое зависело от его меткости. Ведь мы остались без продовольствия в безлюдной тайге, в самом начале дальнего пути.
Выстрел разорвал тишину. Лось вздрогнул, сделал громадный скачок и, ломая тонкие ивы, повалился в чащу.
— Совсем боялась промах делать, зверь больно крепкий — раненый далеко бегает… — Илья опустил винтовку. Капельки пота блестели на морщинистом лбу.
Причалив к берегу, мы подошли к мертвому зверю. Пуля поразила сохатого в сердце.
Несколько часов ушло на разделку громадной туши. Илья резал мясо длинными ломтями и развешивал на шестах вялиться. Я растянул на поляне огромную лосиную шкуру, поставил палатку, нарвал сухой травы и устроил прекрасное ложе.
Солнце ушло за сопки. Рощи окрасились нежно фиолетовой синью. Протока стала перламутровой. Устроившись у костра, я вытащил заветную планшетку. Ох и приятно было после пережитых опасностей, наслаждаясь теплом, разгадывать ребус старинной грамоты, изучать чертежную роспись Анюя.
Воспользовавшись стоянкой, мы проложим первый «боковой маршрут и осмотрим ягельные пастбища анюйской тайги…
Серебряная сопка
Весь следующий день ушел на копчение сохатины, а на другое утро мы с Ильей сделали стремительный бросок в сопки — пересекли все террасы, лесистые склоны сопок и углубились в горнотаежные дебри анюйской тайги километров на пятьдесят.
Результаты маршрута превзошли ожидания. Повсюду мы встречали ковры нетронутых ягельников. Девственные леса Анюя не уступали по богатству зимних пастбищ Омолонской тайге!
Усталые и довольные, вернулись в лагерь на покинутый остров. Запасы были целы. Медведи не успели разграбить наш мясной склад на шестах. Спали мы в эту ночь как убитые. Рано утром позавтракали копченой сохатиной, хорошенько завернули в палатку объемистый вьюк продовольствия и, не мешкая, отчалили на своем треугольном ковчеге. Протока быстро вынесла нас в главное русло, и плот помчался вниз по Анюю с прежней» скоростью.
Долина раздвигалась шире и шире. Островерхие сопки уступали место холмистым предгорьям, заросшим нежно зеленой тайгой. Волнистые гряды иногда обрывались к воде диковинными скалами.
Обернешься назад — и развертываются во всю ширь величественные картины. Уходят вдаль, кулисами, синеватые мысы, отсвечивают серебром пустынные плесы, поднимаются малахитовыми ступенями предгорья. Всматриваешься в расплывчатые очертания Камня и начинаешь понимать беспокойную душу землепроходца: дальние вершины манят человека, притягивают сильнее магнита…
Две недели плыли вниз по течению без всяких приключений. Шивер, Долгий перекат и Гремячий, отмеченные погибшим казаком, представляли собой в высокую «оду широкие стремнины; Лишь пенные гребни, вспахивающие поверхность реки, напоминали о коварстве перекатов; вероятно небезопасных в межень.
Впрочем, плавание наше отнюдь не казалось увеселительной прогулкой. Тут подстерегала опасность, более грозная, чем перекаты. Анюй часто принимался петлять. Струя течения ударяла в берег, нагромождая в излучинах штабеля плавника. Стремнина подмывала эти груды, уходила под нависающие бревна, затягивала туда все плывущее по воде. Бревна торчали над водой словно таранью
Попадись в такое место — крышка! Плот уйдет вниз, на дно пучины.
К счастью, треугольный плот хорошо держался на стрежне и пока увертывался от бревенчатых таранов. Но все равно приходилось часами плясать на плоту у тяжелого рулевого бревна.
Илья, с философским терпением принимал трудности «давания. Он умудрился высушить свой табак, часами посасывал трубочку, разговаривая с Анюем, как с живым существом: то ласково — хвалил быстрые струи, когда они плавно несли плот мимо лесистых берегов; то увещевая, когда брызги и пена летели через головы, то насмешливо, награждая обидными прозвищами, если сумасшедшее течение пыталось бросить плот на штабеля плавника.
