Полуночный ковбой - [26]

Салли Бак в своем косметическом салончике:

«Слушай, сахарный мой, эта приемная только для леди, а ты же знаешь, как они к этому относятся, так что, если хочешь, бери этот журнал домой и не играй тут».

«Эй, малыш, тебе нет смысла дожидаться меня. Я должна еще заскочить к Молли и Эду. Ну неужели ты не можешь накрыться одеялом и заснуть как хороший мальчик?»

«Табель? А разве я не подписывала его на прошлой неделе? Ты говоришь, что это было шесть недель тому назад? Господи, как время летит, давай его сюда, где мне расписываться, сзади? Вот так! А теперь беги, малыш, а то у меня и так голова кругом идет».

Салли Бак. Он так и не мог припомнить, за что же он так любил ее: глупая старая балаболка, никогда не посидит спокойно, вечно сует нос во все дырки, то вытаскивает деньги и покупает то, что давно обещала, вечно все путает, и из-под платья у нее торчит комбинация, о чем ей приходится напоминать. Единственное, что он с удовольствием вспоминал, так это ее длинные тонкие ноги и то, с какой грустью он смотрел на ее большие костлявые колени, когда она скрещивала ноги. Даже появившись привидением в этой комнате гостиницы в Альбукерке, она, в сущности, не обратила на него внимания, а просто сидела тут, болтая, как бы заполучить обратно ее дом, о поездках верхом и о прочей такой же чепухе. Скачи, Салли, старая дура, подумал он, скачи к дьяволу. И когда ты с ним встретишься, можешь сделать ему укладку. Дер-р-рьмо.

Так кто же, стараясь быть предельно честным, спрашивал он себя, так кто же относится к нему, как к существу, которому имеет смысл посвятить день или два? Кто? Вот так возьми и скажи — кто? В памяти у него всплыло два облика и ковбойская песня. Вот эти два лица он не мог забыть: одно из них принадлежало лихому парню, а другое — человеку, который не был во плоти и крови вот уже две тысячи лет. И осталась еще только песенка: «беги со мной, мой песик, беги со мной, беги со мной…»

Вудси Найлс!

Вот Вудси Найлс в самом деле был исключением. Но что толку от него здесь и сейчас? От него осталось в памяти лишь блистательное воспоминание, слишком неправдоподобное в своем великолепии, чтобы верить в его существование, от него не осталось ничего, кроме запаха хорошего табака, гитарного перебора, подарков в виде веселых чертенят и давным-давно ушедшего лета; все это было исключением, таким редким исключением, что ему не было места в сегодняшнем взгляде на мир. Так что сияющее веселым сумасшедствием досиня выбритое лицо Вудси Найлса и крупные костлявые коленки Салли Бак он изгнал из воспоминаний: они были опасны для него, ибо заставляли стихать жившие в нем гнев и ярость. А как-то ему стало понятно, что, если он собирается иметь дело с этим миром, ему нужен весь запас гнева, скопившийся в нем.

Теперь в моечной кафе «Солнечное сияние» Джой работал куда быстрее и с куда большим напряжением. С какой-то яростью он бросал тарелки на поднос и ставил их на ленту конвейера. Словно, если он запихает в ненасытную пасть этой машины миллионы тарелок, она успокоится и извергнет деньги…

Он толком не знал, для чего ему нужны деньги. Он знал лишь, что на всякий случай надо иметь их при себе определенное количество.

Три утра в неделю он проводил в спортивном зале, где изнурял себя упражнениями, колошматил висячий мешок и не менее восьми раз проплывал бассейн. Он видел, что его тело подсыхает и обрастает мускулами. Он массировал кожу головы, уделяя внимание волосам, понемногу приобретая предметы ковбойского гардероба, и в нем неизменно присутствовало чувство облегчения, что все изменится к лучшему, когда наконец он полностью обретет новый облик. Он представлял себе, каков он должен быть, настоящий ковбой, но старался не утруждать себя вопросом; что, в сущности, изменит в его жизни это новое обличье. Существовала индейская легенда, что рано или поздно юноша увидит во сне маску и, проснувшись, он должен приняться за работу, вырезая тот облик, что привиделся ему во сне, И вступая в схватку, он должен одевать эту маску, чтобы одержать победу. И Джой Бак чувствовал себя так, словно увидел такой сон и теперь жизнь его была посвящена лишь тому, чтобы вырезать свою маску.

В эти дни он не тратил времени, мечтая о других компаниях и вообще не позволял себе расслабиться. Если у него нет на свете ни единой живой души, о ком ему заботиться?

Но, покинув кафе, он бесцельно бродил по ночам. Хотя для Джоя такие прогулки были отнюдь не бесцельны. Спроси его, что он делает, и он не обратил бы внимания на вопрос или просто отбросил бы его, словно цель его поступков крылась гораздо глубже, чем позволяли понять вопросы и ответы. Но он бродил по городу явно с какой-то целью. Он был настороже и не упускал из виду ни одной детали улиц ночного Хьюстона, словно разведчик в стане врага. Мало что из попадавшего ему на глаза стоило запоминания. Большинство оставляло по себе след не больше того, чем мимолетное отражение в зеркале.

Но некоторые сценки из его бесконечных скитаний по городу запали в память и всплывали в ней снова и снова.

Одним из таких беглых воспоминаний было изображение молодого голливудского актера, которое, залитое светом, украшало здание кинотеатра. Ростом в два этажа, с выгоревшими завитками волос, падавшими ему на лоб, он стоял, расставив ноги, чуть откинувшись назад и вскидывая выхваченный револьвер. Тускло поблескивающий его ствол был направлен прямо на зрителя.