Полуночные тени - [63]

— Ты не должна бояться, — с нажимом повторил заколдунец. — Ничего — и никого. Страх делает нас уязвимыми, понимаешь ты, девочка? Только страх. — Зигмонд заговорил очень тихо, наклонясь к моему уху и приобняв за плечи, но голос его остался тем же — спокойным, уверенным, заставляющим слушать и верить. — Ты отдала ровно столько, сколько Она у тебя взяла, и ничего не обещала сверх того. Ты свободна от Нее, твоя жизнь и твоя душа не в Ее власти. Поверь, я знаю. Кому и знать, как не мне.

Я не ответила: людская вереница втянулась наконец-то на храмовую луговину, обвила живой змеей алтарный круг — и затихла. И Анегард, по праву и обязанности господина, первым подошел к алтарям.

Я смотрела на него, и сердце тревожно сжималось. Анегард осунулся за эти дни, черные тени под глазами не только не сошли, но стали еще отчетливей, и почему-то мне казалось, что не гордость, а боль от толком не заживших ран заставляет его держаться особенно прямо. Для любого лечения, для самых лучших снадобий требуется время, но времени молодой барон себе не дал — и я его понимала. Что творилось бы сейчас в замке, предпочти его хозяин отлежаться?

Анегард пренебрег парадным костюмом. На зеленом сукне камзола угадывались так полностью и не отстиравшиеся кровяные пятна. Рядом с расфуфыренной баронессой он выглядел… нет, не тусклым — сильным! Мужчина и воин. Он не принес богам дары: вместо подношений клал на алтарь ладонь, безмолвно предлагал: возьмите, сколько надо и чего захотите, хоть всего меня. Вам предаюсь и на вас полагаюсь. Древний, почти позабытый ныне жест — мало кто решится на такое. Я бы точно не решилась!

О чем просил он богов? Когда твоя ладонь ложится на алтарный камень, говорить вслух незачем — богам слышен ты весь, до последней мысли, чаяния и желания. Рассмотрят тебя всего, пошуршат в глубинах души невидимыми пальцами, взвесят силу и слабость — и решат. А что решат — мы лишь тогда узнаем, когда все свершится, и поздно будет что-то менять. Кто, молча вопрошала я, больше достоин помощи, чем наш господин? Но боги не всегда справедливы.

От Анегарда трудно было оторвать взгляд, но я все-таки заметила, как глядит на сына Иозельма. Заметила — и словно под дых ударили! Змея? Нет, хуже! Упырица болотная, хищная злобная тварь! Ох, Анегард, братец мой нечаянный, да лучше вовсе без матери, чем с такой! Боги, безмолвно взмолилась я, услышьте его, дайте ему удачу! Он наш защитник, наша надежда…

Анегард обошел круг полностью и вернулся в кольцо людей. И в тот же миг от толпы отделилась баронесса Иозельма. Придерживая кончиками пальцев широкие юбки, гордо прошествовала к алтарю Матери человеческой. Сняла ожерелье из красных камней, подняла над головой, всем напоказ, — камни вспыхнули алым кровавым сиянием, — опустила на алтарь. Отчетливый, слишком низкий и властный для женщины голос разнесся над луговиной:

— Матерь человеческая, госпожа над богами и людьми, великая и милосердная! Прими дар мой, склони слух к мольбе матери, помоги образумить чадо мое, кровь от крови моей и плоть от плоти, сына, почтительность забывшего и послушание отринувшего! Ибо в гордыне своей не желает слушать мать, и даже до того дошло, что готов предать меня в руки врагов моих, жаждущих смерти моей! В руки тех самых врагов, что заточили в узилище супруга моего, приписав ему чужие преступления!

Ай да баронесса! "Чужие преступления"! А что преступления эти не чьи-то там «чужие», а твои, что барон Лотар за твою же подлость добрым именем платит, — не считается?! Что сын тебя, мятежницу, вопреки королевскому указу в замке укрывает — мелочь, благодарности не стоящая?! Зигмонд со всей дури сжал мой локоть, я пискнула от боли и опамятовалась. Еще бы мгновение, и…

Ожерелье исчезло в сгустившемся над алтарем нестерпимо ярком свете: богиня приняла дар. Кажется, охнула не только я. Но Анегард и глазом не моргнул. Стоял и смотрел спокойно, как возвращается Иозельма, гордо задрав подбородок… как шарахаются от нее люди… только Ланушку приобнял, и та прижалась к брату, испуганно отшатнувшись от протянутой матерью руки.

Люди уходили с храмовой луговины. Торопливо уходили, тревожно. Здесь вдруг стало неуютно — то ли близкой войной повеяло, то ли недовольством богов. Мне тоже хотелось быстрей вернуться в замок, но Зигмонд попросил нас с бабушкой задержаться. Я глядела в лица идущих мимо и думала: о чем просили они? Если бы баронесса Иозельма была мужчиной, божий суд свершился бы ныне — по традиции, через поединок. Но мать и сын?

Сын не может идти против матери, вассал не должен идти против короля. А может ли женщина требовать послушания от сына, если по ее вине грозит смерть мужу? Вправе ли мать приказать сыну стать мятежником? Сложно это все.

— Зиг, — спросила я, — кто из них прав перед богами?

Нелюдь ответил, почти не раздумывая:

— Оба.

— Но… как же это?..

— Да вот так, — пожал плечами заколдунец. — Баронесса права, обвиняя сына в непочтительности — заметь, Сьюз, она не желает объяснять причины. Хотя сама наверняка понимает. Анегард прав, считая мать виновницей несчастья с отцом. И потом, королевский указ помнишь?