Полуночные тени - [62]

Временами женский галдеж становился совсем уж невыносимым, и я шла во внутренний двор, к казармам. Там Гарник с Зигмондом гоняли мужчин. Не учили даже — натаскивали, как натаскивают охотничью свору.

— Воевать учатся всю жизнь, — снова и снова повторял Гарник, — но со стен замка потягаться с воином на равных может и ребенок. А вы все давно уж не дети, так что…

Дальше обычно шла ругань — не то чтобы по делу, а так, для бодрости. Уж не знаю, приободрялись ли от Гарникова сквернословия деревенские мужики, но мне оно странным образом помогало. Сразу верилось: все закончится хорошо, и нынешние суматошные дни вместе с мутными ночами сотрутся из памяти, как пустой сон.

С Анегардом я больше не говорила — да оно, пожалуй, и к лучшему. Братец ясно дал понять, что молчать о нашем родстве для него вовсе не значит «забыть», и как себя вести с ним теперь, я не знала. Смешно: раньше себя одергивала, чтоб в мыслях его по имени не звать, а теперь страдаю из-за того, что запретил к имени «господин» и "его милость" прибавлять… Если бы не война! Сбежала бы в Оверте, и делу конец. Или еще куда подальше…

Меньше чем за боговорот в замке установился маломальский порядок. Тревожная, непривычная, — но все же колея. Когда каждый знает свое место и свой долг, и дни ожидания боя заполнены не страхом, а работой. Я тоже, как и все, втянулась в это смутное подобие обычной жизни, и даже находила в нем странное удовольствие — по крайней мере, думать о чем-то постороннем не оставалось ни сил, ни времени. Анегард, баронесса, отец, повторяющиеся из ночи в ночь кошмары — все казалось далеким, зыбким и незначительным, а важно было — перебрать за день очередной мешок с травами, проверить, все ли ладно с настоями и мазями, прикинуть, чего может не хватить, когда придет нужда…

Я и не заметила за хлопотами, как подошел храмовый день.

Замковый храм располагался вне стен, за ближним выпасом, в луговине между старым ельником и березняком. Учитывая, что благословение богов нам ой как нужно, стоило бы пойти туда всем — как, вообще-то, и принято в дни бедствий. Но оставлять замок без охраны, полагаясь лишь на традицию соблюдения в храмовый день мира, Анегард не рискнул. Гарник вызвал добровольцев, не испугавшихся пренебречь покровительством и защитой свыше и положиться лишь на себя. Таких набрался неполный десяток. Остальные отправились к храму — длинной, не по-праздничному молчаливой вереницей, и Анегард шагал впереди, как подобает господину и защитнику, а следом шли его сестра и мать.

Бабушка, увидев баронессу, прошипела:

— Ишь, змеюка, вырядилась, чтоб ее разорвало!

Тетушка Лизетт согласно поджала губы, а кто-то позади нас тихо пожелал ее милости издохнуть в корчах.

Украдкой, из-за спин замковой челяди я разглядывала баронессу. Ее милость Иозельма держалась так надменно, так гордо несла увенчанную короной светлых кос голову, таким выверенным движением приподымала, переступая вылезшие на тропу древесные корни, подол алого, расшитого золотом платья, будто сама королева, а то и одна из богинь, снизошла до ничтожных людишек, явив им незаслуженную милость. Служанки на кухне даже голоса не понижали, рассказывая: мол, молодой барон велел матери сидеть у себя в комнатах тише мыши и не пытаться командовать, а баронесса в ответ обвинила Анегарда в сыновней непочтительности и обещала проклясть перед богами. Глядя, как цепко Иозельма держит за руку дочь, как спотыкается Ланушка, вопреки обыкновению глядя не по сторонам, а только на брата, я верила и в ссору, и в угрозы.

Столетние ели расступились, давая место алтарному кругу, и тревожный холодок прополз по спине: здесь было по особенному тихо и сумрачно, и казалось, боги совсем рядом, смотрят и видят, слушают и слышат, и, быть может, уже заранее решили, кому отдадут предпочтение. Страшно это — ощущать себя букашкой на ладони высших сил, тех, кому человеческие чувства ведомы и важны не больше, чем человеку — чувства коровы, ведомой на убой, или травинки под сапогом. Холодная тень упала на мир, и я невольно всхлипнула; никогда еще не случалось со мной такого, никогда не понимала я настолько остро и явственно свою беспомощность и ничтожность.

Зигмонд сжал мою ладонь, я вздрогнула: как внезапно нелюдь оказывается рядом, когда его не ждешь!

— Сьюз, посмотри на меня.

Я подняла взгляд. Глаза Зига потеплели за этот боговорот, звериная желтизна почти ушла из них, но взгляд остался по-прежнему острым. Взгляд мужчины, полагающего истинной заботой о жене и детях убить их самому, но не отдать в руки врага. Взгляд нелюдя, спасшего меня от человека, но без сомнений и колебаний отдавшего мою кровь Старухе. Боги великие, ну почему мне так спокойно с ним рядом?!

— Сьюз, ты не должна бояться, слышишь?

Я пожала плечами. Если честно, от его слов только страшнее стало. Что мы против богов?

— Сьюз, я с тобой. Верь мне, все хорошо.

— Почему ты говоришь так, Зиг? Что, по-твоему, может быть плохо? Чего я должна бояться… то есть не бояться?

На ум сами пришли жуткие сны и Зигмондово «держись» в первое утро, и я запоздало поняла… поняла то, о чем могла бы догадаться и раньше, если бы дала себе труд подумать. Кровавая жертва, связавшая меня с Хозяйкой тьмы… чего потребует богиня взамен?! Похоже, нелюдь уловил мое внезапное понимание — неудивительно, ведь даже обычные люди иногда способны почувствовать и разделить внезапный ужас, охвативший того, с кем рядом они находятся.