Полуденные песни тритонов - [64]

А когда тебе ничего не светит, то хочется дойти до конца.

Между прочим, рукопись до него не только добралась, но он ее быстро прочитал.

И позвонил псевдо-Кате.

А через несколько дней он вычислил, что это я.

Он тоже маниакален, поэтому решил посмотреть в «свойства файла».

А там было четко написано:

АНДРЕЙ МАТВЕЕВ.

Я оказался плохим Штирлицем, хотя этому только рад: иначе я бы не познакомился с Кузьминским и больше ничего бы не произошло.

Но про БК следующий меморуинг, этот про Катю Ткаченко.

Скажу лишь, что именно он вынудил меня придумать ей такую экзотическую биографию

Книга вышла 13 марта 2002 года, я сейчас специально уточнил дату по Бориному письму.

Через неделю мне передали сигнал, на ночь я положил его рядом с подушкой и гладил, как женщину.

Наверное, это был единственный раз, когда мы с Катей спали вместе.

Она оказалась хорошей писательницей, хотя и спорной.

Про нее начали много писать, я читал и смеялся.

Или не смеялся, а читал и думал: м–да–а…

После одной такой рецензии я долго смотрел на себя в зеркало.

Мне хотелось понять, как эта лысая и не очень молодая бородатая образина могла так обмануть критика, что та на полном серьезе написала:

«Со свойственной женскому темпераменту эмоциональностью автор поведала о тех вещах, которые были пограничными, маргинальными. Катя Ткаченко пишет о закрытых ранее темах, связанных с чисто женским опытом — опытом женской телесности, а также с опытом женской ментальности. Написать об этом может только женщина. Хотя попытки описать физиологический женский опыт были и у мужчин — например, Лев Толстой в романе «Война и мир» описывает роды, Борис Пастернак в «Детстве Люверс» появление у девушки первой менструации… Но в прозе, написанной мужчиной и описывающей женщину, всегда чего–то не хватало. Последней правды, что ли, о своих ощущениях, о восприятии мира мужчин, о любви».

У меня хватает чувства юмора, чтобы не равнять себя ни с Пастернаком, ни — Боже упаси! — с Львом Толстым.

Не говоря уже о том, чтобы гордо заявлять: у меня вышло то, чего они не смогли.

Просто какое–то время я действительно побыл Катей Ткаченко, но через два года наша совместная жизнь разладилась — я не выдержал того, что вот так запросто могу перестать быть собой. Мне даже захотелось ее убить, но потом я передумал — негоже уподобляться героям своих же романов.

И она исчезла.

Поехала в конце лета 2003 года в Непал, а там в начале сентября опять начались беспорядки. Насколько мне стало известно, она решила возвращаться на родину, минуя охваченный междоусобными разборками Катманду, а это долгий и нелегкий путь — по Гангу, через границу с Индией, и дальше —

НЕВЕДОМО КУДА!

Хотя все это совсем не значит, что больше мы никогда не увидимся, я ведь должен узнать про то, какой она предпочитает парфюм, какого цвета и качества носит белье, как она спит, да и на все другие свои мужские вопросы мне бы хотелось найти ответ.

40. Про Бориса Кузьминского

Мне приснилось, что я встретил Кузьминского в Барселоне.

Прямо у подземного входа/выхода на площади Каталонии. Рядышком с «Hard Rock Cafe».

Для встречи с Кузьминским место мне приснилось очень странное — он абсолютно равнодушен ко всей этой музыке, скорее бы подошло здание, известное как «Каса Мила», мало того, что оно построено Гауди, так еще и использовано Антониони в «Профессия: репортер» как тот самый лабиринт, в котором начинаются блуждания героев в поисках выхода.

ИЛИ ЖЕ КОНЦА.

БК не просто любит кино, он его очень много смотрит, в отличие от меня.

Но мы встретились именно у «Hard Rock Cafe» и мне ничего не оставалось, как сказать ему:

— Вот вы какой!

Дело в том, что мы никогда не виделись.

Обмениваемся письмами, разговариваем по телефону несколько раз в неделю.

Но живьем не встречались, in reality, в реальности.

Пока не столкнулись нос к носу в Барселоне.

Когда я впервые позвонил ему, то просто не представлял, что такое может быть. Мне надо было дозвониться и взять грех на душу: сообщить, что никакой Кати Ткаченко не существует, а роман «Ремонт человеков» написал я, хотя он об этом уже знал. Я набирал Москву из какого–то офиса, от знакомых. Люди работали и громко переговаривались о чем–то для меня не очень внятном и мало интересном. А я боялся — вдруг загадочный Кузьминский обиделся и после всего этого не захочет издавать мой роман, и тогда

ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?

Ведь я помнил его рецензию на один из моих текстов в «Оме», точнее, абзац о романе «Частное лицо» в рецензии на «Антологию современной уральской прозы», выпущенную в Челябинске Виталием Кальпиди. Ничего в этом абзаце хорошего не было — критик Кузьминский честно написал, что время такой прозы ушло.

НАСТУПИЛО ДРУГОЕ ВРЕМЯ,

а я вот должен звонить ему и говорить, что…

Бред собачий, полный дурдом, жизнь, вроде бы, только начала улыбаться, как снова повертывается к тебе задницей.

И мне опять придется быть the struggling writer, «пробивающимся» писателем.

— Ну и куда мы сейчас? — спросил Кузьминский.

Я не нашел ничего лучше, как повести его в ту самую кофейню, в которую сам забрел случайно несколько лет назад и которая произвела на меня такое впечатление, что я отправил туда одного из героев «Ремонта…» за последней чашкой кофе в его жизни.