Полторы сосульки - [59]

— Постукаем?

В «маниных» недрах предупреждающе заурчало разрегулированное поле.

— Убери локаторы! — буркнул Ралль.

— Джеральд! Что за язык? — ужаснулась Маргарита, успевшая влезть в глухую даджболку. Продольные желтые полосы на ее литом теле натянулись так, что тронь — зазвенят. — Наждак жевал?

— Не я, «Маня»! — съязвил Ралль.

Ростик выразительно покрутил пальцем у виска. Не уточняя, к кому это относится, обнял вибрирующий мяч. И шагнул за окно.

Ралль понял, что больше сегодня не работать. Снял шлем. Раздвинул пошире стенные панели. Солнце ворвалось в лабораторию, ослепленная «Маня» притушила экраны, будто зажмурилась. В ногу ткнулся мышонок Мими, отчаянно пискнул, волчком закрутился на месте. «Маня» пожалела его, вернула в лабиринт.

Игра была в самом разгаре. Гуннар из соседней лаборатории рыбкой вилял между корпусами, закрывая собой от нападающих мяч.

— Привет, Джеральд! — крикнул он, пролетая мимо окна.

И пропал из виду — Ростик в этот миг свечкой взмыл с газона, выбил мяч, головой послал в узкую щель ворот.

— Банка! — пропела Маргарита, накидываясь на шефа.

Обе команды облепили «автора гола», в воздухе заклубилось нечто невообразимое, ощетинило перепутанные конечности. Желтые полосы' на даджбол-ках — цвета их лаборатории — едва не переплелись с серебряным пунктиром формы соперников.

И все же Ростик каким-то образом выскользнул из восторженных объятий подчиненных и неподчиненных коллег. Дрыгнув гермесками, шеф спланировал в лабораторию. Клубок тел распался. Демонстрируя повышенный уровень минус-эмоций, игроки разом ринулись вслед за шефом в окно. Дружные сокурсники Роська и Ралль аккуратно принимали их здесь за руки, за ноги, хорошенько встряхивали и выбрасывали обратно во двор.

— Братцы! Наших бьют! — заорал Эдик Слуцкий. Оттеснил Гуннара и ребром ладони ударил пульсирующий мяч в миг его полного сжатия.

Это был классный удар. Чемпионский. Крученый мяч, завывая, вывинтился в зенит и прянул оттуда в спину свесившегося наружу Ростика. Шеф оторопело перевалился через подоконник. По-лягушачьи разбросал конечности. И, поворачиваясь с боку на бок, то выгибаясь полубаранкой, то распрямляясь в желто-пламенное копье, спикировал к земле. Над клумбой конвульсивно дернулся, почесал одной ногой другую. И замер. Над недвижным телом застыла с жокейкой у глаз Маргарит. Шестнадцать бескрылых ангелов, вытянувшись скорбной процессией, зигзагами опадали на газон.

Ралль поморщился: пожалуй, на этот раз шеф переборщил. Вечно он что-нибудь выкинет. А остальные рады стараться: подхватят выдумку шефа, разовьют, наизнанку вывернут — в зависимости от настроения. Ну да что с них взять — идеальные отношения, примерный коллектив, отзывчивые сослуживцы!

Ралль не сразу заметил, что в желтом пластмассовом кубике с отпиленной гранью встревожился гибкий, украшенный кисточками на листьях кроваво-красный цветок: сгорбился, прикрыл пушистую головку — точь-в-точь крошечный человечек, оглушенный и поверженный болью, прикусил руку, чтобы не закричать. Внешне эриннии не походят на человека. Тем выразительнее в их передаче человеческие эмоции, низведенные до изначального, телесного смысла слова «отчаяние». Так в диспропорциях детского рисунка по дыму над трубой проволочного домика узнаешь настроение хозяина. Так художник одной только экспрессией позы передает обнаженный страх…

Ралль горько рассмеялся: эринния в пластмассовом кубике всегда попадает в его настроение. Слабое, чужое на Земле растеньице понимает людей лучше, чем они сами себя, чем друзья-психологи, для которых достаточный признак веселости — улыбка на устах… Ралль еще по инерции смеялся, но кожу на висках начинало стягивать, заломило скулы, пришла невнятная тоска…

Нетопырь Кешка завозился под потолком, сухо зашелестел крыльями. По полу лаборатории процокали коготки — «Резвая Маня» перестроила для Мимишки лабиринт.

— Тебе же не смешно, заинька!

Линкин голос, любимое Линкино словечко… Линка умеет подойти беззвучно, буквально возникает из мыслей, когда Раллю это осязаемо нужно. Впрочем, видеть девушку ему хочется постоянно, Ралль ждет ее всегда, ждет день и ночь, ждал всю жизнь, особенно последние два года, так что неожиданности в ее приходе нет. Зато и веры себе, что она на самом деле пришла, тоже нет. Однажды протянешь руку — и не ощутишь Линкиного тепла. Останется только ее голос — бесплотный, живой, без застенчивости и кокетства, до боли знакомый и всегда неожиданный. И этот единственный на свете, живущий сам по себе Линкин голос повторит как и сейчас:

— Тебе же не смешно, заинька!

Не оборачиваясь, Ралль усилием воли стер с лица закаменевшую гримасу, откинулся назад. Линка обеими руками прошлась по его волосам. Ладони у нее холодные. Длинные тонкие пальцы с вмятинками на подушечках тоже холодные и твердые от микроцарапин и от цезия — все контакт-посредники она монтирует сама.

— В тебе умер музыкант, — сказал Ралль этим пальцам.

Линка банальностей не терпит:

— Скорее карточный шулер, заинька…

«Заиньками» Линка зовет всех подряд, и поначалу это на Ралля не действовало. А потом стало слишком поздно…

— Оттаял немножно? — Линка чуть отстранилась, заставила его покивать.